| Светлана9167 | Дата: Воскресенье, 01.12.2013, 13:56 | Сообщение # 2 |
|
Любитель
Сообщений: 3
Награды: 0
Репутация: 0
Статус: Offline
| Ночь обрушивается на Санта Лорен. Здесь, на южных островах, она не
подкрадывается незаметно на мягких лапах сумерек, темнее и честнее, чем
на Севере. А еще у ночи есть союзник – океан. Самый большой на планете, и
не иначе как в насмешку названный Тихим. Когда приходит шторм, волны
захлестывают даже дальние утесы. Впрочем, и в обычный день к океану
стоит относиться уважительно. И никогда не забывать о седьмой волне –
той, что несет не к берегу, а от него.
Артур именно так и погиб - захлебнулся в соленой воде и камнем ушел на дно. Он не заплывал далеко.
Вот только волна качала, словно в колыбели, и не хватало сил преодолеть
ее гребень. А на берегу стояло человек пятьдесят: загорали,
разговаривали, веселились. И никто не смотрел на искрящуюся водную
гладь, а ветер, как назло, не доносил мольбы о помощи.
Рыбаки знают тысячи страшных историй – и о самом океане, и о ночи. О морских гадинах,
жаждущих горячей человеческой крови. О сорвиголовах, полюбивших
русалок. Или о самом Эспиритус де ла Олас, древнем боге вод.
Кап-кап...
Кап-кап...
Тим идет по кромке прибоя. Он всматривается в едва заметную полосу
горизонта. Туда, где черное небо с вкраплениями звездных точек
смешивается с черно-зеленой водой. Волны ласкают его ноги, шипит на
песке пена, и кажется, что кто-то ступает за ним след в след.
След в след...
Кап-кап...
Он слегка удивляется, когда понимает, что вода доходит ему до колен.
Вздрагивает, оглядывается и не видит берега. Слишком темно, а на финке*
старого Эчевери почему-то не горит свет. И огней дальнего города – тоже
не видно.
Тим ругается про себя, а потом и в голос – вдруг да кто-нибудь услышит? Пытается успокоиться и идет в направлении, кажущемся
верным. Вот только вода уже достигает середины бедер, и дребезжащим
холодком отзывается в груди страх.
А потом он видит свет – два оранжевых огонька и идет к ним. Почти бежит, если, конечно, в таком
положении можно бегать. Ему наплевать, что вода поднялась выше пояса –
небольшая яма на дне – такое бывает. Тим оступается, инстинктивно
тянется вперед и касается чего-то скользкого и холодного. Моргают
оранжевые огни-глаза. Шипит океан. И сердце обрывается куда-то вниз...
Кап-кап...
Тик-так...
Кап-кап...
Тим подскакивает на постели, судорожно хватаясь за горло. Сон – всего лишь
сон, вот только вздохнуть сразу не удается. Сердце мечется, пропускает
удары. Ценой неимоверных усилий удается отдышаться и немного
успокоиться.
Кап-кап...
От этого звука Тим вздрагивает и, не утруждая себя поисками шлепанцев, спешит на кухню – закрывать проклятый
кран. О том, что кухня в противоположном конце дома на первом этаже,
когда как спальни располагаются на третьем, и часы в его комнате
остановились еще неделю назад, он не думает.
Все вокруг замедленно и плавно. Даже его судорожные нервные движения. И, кажется, что он еще не
вырвался из сна или, словно в детской сказке, живым попал к подводному
владыке. В царство льда, темноты и глубины.
Утром, уже в шутку, Тим рассказывает свой кошмар Альберту – мол, что только не привидится в
полнолуние. Старый моряк отчего-то хмурится и запрещает племяннику
ходить к океану в его отсутствие. Тим обижается, но вспоминает, что так и
так хотел съездить в город.
Толпа кричала, стенала, выла. Протягивала руки и пыталась ухватить. Это особенно забавно смотрелось
отсюда – с возвышения. Когда какой-то грязный оборванец, стоя едва не в
последнем ряду зевак, тянет к тебе руки – смешно, иначе и не скажешь.
Отрепье. Жалкий и никчемный сброд. Им он никогда не выкажет своего
страха. Не этой черни и мрази видеть на его лице предсмертный ужас.
Однако надо же себя хоть как-то занять. Чтобы время не тянулось подобно гадюке
по иссушенной земле... Кажется, сегодня ночью что-то снилось. Странное,
сейчас, наверно, и не вспомнить... Море. Да, снилось море и пустынный
пляж. И ночь, и ветра едва слышное касанье. И звездный хоровод. Ах,
право, герцог, на пороге ль смерти вам думать о снах? А впрочем, когда ж
еще о них вам думать...
Вот и все. Палач хватает его за плечо и вынуждает приклонить колени. Убирает с шеи связанные лентой волосы –
почти нежным, даже интимным движением. Хотя... неудивительно. Нет никого
ближе в этом мире, чем палач и приговоренный. Даже лучшие друзья и
страстнейшие любовники связаны слабее.
Слегка заметный ветерок по обнаженной шее. Бывали случаи, когда голову не удавалось срубить с
первого раза. Отвратительное зрелище. Непристойное и пошлое до
умопомрачения. Однако стоит верить палачу.
Замах...
Секунда... Две...
Сознание не думает покидать. Толпа ревет, неистовствует еще громче. Апогей
действа – моргающая голова, отсеченная от тела. Сколько это будет
продолжаться? Кому-то не везло продержаться минуту. А через мгновение
приходит боль – нет, не в шее. В теле, которого уже не существует. Как
находясь вне него можно столь сильно чувствовать? И руки, и ноги, и
сердце. Каждый клочок кожи, взрывающийся болью. И осознание – что это
навсегда. Ничего не исправить. И нужно лишь немного потерпеть. Боль
переходит в жжение, пульсирует... стихает, принося с собой едва ли не
блаженство.
Дядя пугается не на шутку. С чего? Ну, подумаешь, второй кошмар за сутки. Если заснуть на солнцепеке еще и не то
привидится. Тим морщится и стаскивает со лба холодный компресс. Хорошо,
что Альберт не потащил его в больницу или не вызвал врача домой.
Ограничился зазыванием в гости Хуана – друга его детства и лучшего
боцмана на южных островах.
Тим рад старику. Он помнит его лет с трех – огромного, высокого с толстенными бицепсами и покатыми плечами, сплошь
покрытыми татуировками. Лучшего рассказчика не найти и на континенте.
Кажется, Хуан сам верит в свои байки.
- Ну-ка, юный господин, - старик присаживается на прикроватную табуретку и легонько толкает Тима в
грудь, чтобы и не думал подниматься. – Говори все, как есть.
И Тим не смеет ослушаться, рассказывает все, что помнит. И заодно дает самому
себе слово – никогда и ни кому более не заикаться о снах. Так самому
спокойнее.
А потом он пьет красное вино с примесью каких-то трав – для поправки здоровья – и слушает спор Альберта и Хуана. Первый
хмурится, и на его морщинистом загорелом лице – обеспокоенность, неверие
и страх. А Хуан перечисляет по именам богов Океании, Америки и южных
островов. Как он их только всех запомнил?! Постепенно Тима смаривает
усталость и опьянение. Он смежает веки, но сквозь дрему продолжает
слышать.
- Если бы твоего парня заманивало море, я бы решил, что виной всему Эспиритус де ла Олас. Но Тимми же не только в глубину
тянет... Маэстро де Суэнос, возможно, руку-крыло приложил. А может и
хуже.
- Еще хуже? – глухо переспрашивает Альберт.
- Повелитель памяти. Ну... это если ты веришь в то, что душа несколько жизней прожить в состоянии...
- Не исключаю.
- Твой племяш случайно чего плохого не натворил? Людям или морским тварям зла не делал?
- Рыбу ловил, но ты поищи того, кто здесь этим не промышляет. А в остальном ты ж его сам застращал. Еще в детстве.
- И правильно сделал. У нас под утесами спрутье лежбище. А знаешь, как
изображали повелителя памяти наши предки? Спрутом, - Хуан откашливается и
на минуту замолкает. Льется в кружку то ли чай, то ли ром. - А парню
твоему не просто страшилки показывают. Моменты смертей. Возможно, что и
его собственных.
Тим хотел вмешаться, сказать, что все неправда. Сколько он себя помнил, ему всегда снилась всякая дрянь. Он до сих пор
просыпался от чувства падения в бездну или умопомрачительной скорости.
Но перед глазами уже рассыпался цветной калейдоскоп. Голова кружилась, а
тело становилось ватным и непослушным.
Где-то ржали кони и переговаривались стражники. От привычной жизни его отделял лишь полог
шатра. И несколько табличек, разбросанных по цветастому красно-золотому
покрывалу. Оно лежало прямо на земле, а сам Тим сгорбился на низкой
походной кушетке.
Он никогда не верил в гадания. Пусть и разрешал хорошеньким девушкам на деревенских гуляниях пытать его судьбу. Они все
говорили одно и то же. О долгих летах жизни и семье. О том, что быть ему
великим капитаном. Он знал точно – каждая из них хотела бы стать той,
что ждет на берегу его корабль.
И лишь одна гадалка предсказала ему скорую погибель – в пучине вод или от пожара. Арелла, наполовину
цыганка, наполовину бразильянка. Ее убили в позапрошлую весну, а может
быть, сожгли – как ведьму. От нее осталось несколько расписанных
серебряных пластин, да пестрое покрывало – все, что смогла она
преподнести в дар сыну сеньора. А Тим неожиданно для самого себя сумел
принять.
Папесса**, ярмарочная гадалка. Обманщица с улыбкой на устах. Она смеялась в ту последнюю весну и обещала: титул, деньги, славу, а
главное, свободу. Пусть ненадолго. Еще твердила об исполнении желаний, и
уповала на свое божество. И Тим пожелал – тогда он был не в меру пьян,
зол и задет ее словами – жить вечно...
Он уже не замечает того, что стихли звуки. Ветер больше не играет тканью шатра. А сам он окунулся в
странную хмарь – вязкую, подобную туману. Сердце подскакивает к горлу.
Трепещет там.
Тиму – здесь его, конечно же, зовут иначе, но как-то легче называться последним из имен – кажется, что кто-то стоит за
спиной, уставившись ему в затылок. Взгляд обжигает и одновременно
холодит. Не ярится, приковывает. И вместе с ним на уши давит еле слышный
свист. Он проникает отовсюду. Даже если заткнуть уши, не исчезнет. И
хочется обернуться или просто убежать. Но невозможно.
Тим не потерял рассудок, но доводы разума ничто в сравнении с чувством, которое не
удается назвать обычным страхом. Слишком уж оно глубокое и темное. Он
закусывает губу до крови, вот только боль не в силах отрезвить. Он
пытается припомнить – что там, за спиной.
Холодок ласкает спину. Касается лопаток. Раздражая, пробегает вдоль позвоночника капля пота.
Там за спиною – низкий столик и зеркало. Смотрят – из него... И, если на
краткий миг он встретится с зазеркальным существом взглядами,
произойдет нечто жуткое. Чего уже не исправить. И не забыть – что хуже в
сотни раз.
Он не рассказывает ничего. Натужно улыбается и шутит. Старается выглядеть обычным и не беспокоить понапрасну никого. Только
толку от этого чуть – дядя говорит, что Тим кричал во сне. Альберта не
переубедить, он на полном серьезе намерен отослать племянника на
материк. Поближе к размеренной и одновременно суматошной городской
жизни, к сверстникам и знакомым. А главное – подальше от стариковских
тайн и глупых суеверий. Тим и хотел бы спорить, да не смог.
До отъезда – несколько дней. И, кажется, его, наконец, оставили в покое.
Все. Тим ходит к морю и на дальние утесы. Он намерено отворачивается,
чтобы не увидеть курчавую шевелюру Кэма – дядиного домоправителя –
маячащую за дальними камнями. Теперь тот неотступно следует за ним.
Арелла... Это имя его преследует и не исчезает из памяти ни на секунду. Словно
серебряный колокольчик – почти не слышный, но никогда не смолкающий.
Разве возможно так четко и ясно представлять ни разу в жизни не
виденного человека?..
«Коль вскоре суждено мне умереть. Во цвете лет. Остаток жизни я тебе отдам. Для твоего желанья» - ее ли то слова? Или
Тим сам их себе навязал, вырвав из очередного кошмара?..
Ветер крепчает. Будет шторм. Но Тима это не особенно тревожит. В своих
скитаниях он забирается туда, где раньше находиться не рисковал. Слишком
уж устал он от видений смерти, чтобы бояться ее в реальности.
Сердце замирает, когда в самый неудачный момент подворачивается нога. Хваленые
адидасовские кроссовки скользят, и остановиться удается лишь на остром
уступе, однако же, успев взглянуть за край. Утес высокий. Упадешь с него
– не встанешь. А Тиму хочется смеяться: ну кто сказал, что адреналин
лучший из наркотиков? Проклятие скорее, отупляющее волю и разум. И
хочется уже шагнуть за грань – туда, где небо, грифы, скалы... море.
Шторм приближался. На Санта Лорен похолодало, и ветер, более не кажущийся
другом, пробирал насквозь. Тим не обращал на него внимания. За то и
поплатился. К вечеру он уже лежал в горячке, а утро встретил в больнице
вместо аэропорта.
Вокруг туман. И звуки. И сиянье. Свет переливается, подобно осьминогу. Сам спрут стоит в каком-то полуметре. Огромный и с
оранжевым взглядом. Захочет – так прикинется туманом, а возжелает,
станет невидим. Однако он всегда здесь и ждет. То ли своего часа, то ли
просто наблюдает.
Ты пожелал лишь вечной жизни. Не избавления от смерти как таковой.
А перед глазами – смех, золото и шалая улыбка. Слова, как будто в шутку сорванные с губ:
«Коль вскоре суждено мне умереть. Во цвете лет. Остаток жизни я тебе отдам. Для твоего желанья».
Цыгане вечно лгут. Их божества, тем более, лукавят. Желания, однако, выполняют. По-своему – перевернув.
Шторм он проспал. Тим приходит в себя, когда в новостях рассказывают о
катастрофе. О самолете, упавшем в океан. И первым видит Хуана.
Улыбающегося и довольного. Втолковывающего Альберту о божественных
предупреждениях. Мол, чтобы отвратить погибель, Маэстро де Суэнос и
насылал пугающие сны. Дядя кивает. Он, кажется, тоже успокоился. И никто
не вспоминает о том, что именно сновидения и заставили Альберта принять
решение об отлете племянника.
Тим смотрит за горизонт. Туда, где небесная лазурь сливается с водной бирюзою. Скоро окрасится багрянцем
небосвод. А после рухнет ночь на Санта Лорен.
Над головой волнистые облака мазками изобразили парящего орлана. И острым режет чей-то строгий
взгляд. Тим оборачивается мгновенно. Спрут огромен. Подобен небоскребу,
не иначе. А щупальца – как скоростные туннели. Переливается то синим,
то зеленым. И глаза у него оранжевые. Оранжевые печальные глаза.
Тим смаргивает. Лишь странный бред виной его виденью. После шторма холодно. И
в расселинах у полога утесов к закату собирается туман, и принимает
порой весьма странные очертания.
Он размышляет над тем, что сказал ему доктор: он давно был болен. Но каким-то странным образом не
чувствовал недомогания. Держался на ногах более недели, прежде чем
пневмония не привела с собою лихорадку. Если исходить из этого, сны – не
что иное, как следствие болезни. Не больше.
Тим усмехается собственным мыслям. Он не желает думать, что за его жизнь и память
всегда расплачиваются другие – как пассажиры того самолета, например. Он
всегда верил в перерождения. И если не знал, то догадывался кем
когда-то жил.
Нежно-розовым подергивается небо, но океан еще темен и зелен, не спешит отзываться на первый закатный призыв. Тим думает о том,
что вечная жизнь – это память. О переживаниях бессмертной души, всех ее
перевоплощениях и боли. С этой точки зрения его желание – худшее
проклятье. Но еще он вспоминает о девушке с черными, будто смоль,
волосами и озорным взглядом. И уверен, что непременно ее найдет.
Его свобода – ненадолго. Лет до пятнадцати. Потом пробуждается память,
которую древний бог цыган и южных островов посчитал вечной жизнью.
Всегда одно и то же – картины смерти, крохи жизни и то, с чего все
началось. Каждый раз за это взимается плата. Как правило, жизнью
близких.
Если бы Альберт не просидел несколько дней у больничной койки неотлучно, то не спасся б. Во время сильного ветра на его машину
упала пальма. И дом пострадал – от шаровой молнии – страшно представить,
что было бы находись в нем кто-нибудь. С Хуаном тоже все обошлось. А о
самолете Тим предпочел не думать более – случайность.
Он знает, что будет вспоминать до тридцати. И после либо перестанет жить, либо
совершит что-нибудь, отменяющее проклятие. Вот только пока этого ни разу
не удавалось.
*финка – в странах латинской Америки так называют дом с приусадебным участком
**Папесса - это проводник истины в неизменном виде, она – канал, сквозь который
истины и знания приходят в мир плотный. Они не меняются и Папесса не
проживает их, она – оракул. Она же - изображение гадалки в Таро - 2ой
старший аркан.
|
| |
| |
