| Tille | Дата: Пятница, 04.01.2013, 20:45 | Сообщение # 2 |
|
Любитель
Сообщений: 3
Награды: 1
Репутация: 0
Статус: Offline
| Железное Дерево
І
Дни и ночи
Железобетонные цветы распускались карминным пожаром – такого яркого рассвета город, у которого нет названия, не знал уже давно. Стекло в каждом окне наполнялось жидким огнём; вышки и телебашни, словно обагрённые кровью клинки, пронзали небесное подбрюшье, а на крышах разворачивали широкие чёрные крылья солнечные батареи, эти огромные мрачные мотыльки, чтобы на волнах чистой энергии воспарить в высоту, к зениту славы великого города, могущество и красоту которого я, увы, не могла разделить в эту минуту.
Я плакала.
Нет, обычно я не плачу. Не часто. С тех пор, как зелёные рощи и парки полностью исчезли из городов, и даже тонкие ростки не пробиваются сквозь асфальт, с тех пор как животные укрылись в последних островках лесов, словно в крепостях, с тех давних пор…так вот, с тех самых времён люди вообще почти перестали плакать. Жизнь отступила куда-то далеко, вместе с неизбежными опасностями и страстями, а гигантские города-дворцы из стекла и бетона надёжно охраняли своих ослабших телами детей от мира рощ, когтей и охоты… Вскоре и охранять станет не от чего. Леса тлели на лице Земли, как клочки сухой бумаги, и не за горами тот час, когда, напитанные синтезированным кислородом, с бледными выцветшими глазами поднимутся хилые властители планеты, покорившие, наконец-то, всё вокруг.
Одна проблема, одна расплата – мы, кажется, немножко забыли, как надо жить.
Совсем чуть-чуть.
Вот и сейчас люди, как обычно, отворачивают лица от девушки с окровавленной ногой – не из природной брезгливости, или, там, злобы. Нет, они просто не знают, что делать, и я их в этом не виню.
Я сама могла быть на их месте.
До сих пор непонимание не уходило у меня из глаз – ну как, откуда здесь взялся этот железный штырь?! Рождённые в городе знают окрестности лучше своих пяти пальцев, и я могла поклясться, что вчера странного конуса, покрытого то ли чешуей, то ли узорами, посреди Площади Первого Полёта не было. Может, за ночь установили? Но зачем?
Я ревела, потому что давно уже со мной не приключалось такой катастрофы – боль, и кровь, и рана. И волосы, так тщательно уложенные перед выходом по последней моде (как у той героини космической оперы) растрепались и превратились в подобие белесого вихря над головой – почему они не такие, как надо, всегда?!
С раненой ступни уже набежала лужа крови, а до дома – пять остановок по воздуху, десять – по земле и семь – под землёй. Звонить в службу спасения не хотелось, и вот что странно – меня стало клонить в сон… Перед глазами плясали железные конусы, обагрённые кровью, слегка выглядывая из-под нагретых солнцем асфальтовых плит, и я поняла, что они все – а их было четыре, или семь, или двенадцать, мне никак не удавалось сосчитать – напоминали мне…
- Семена… - услышала я свой шёпот, когда широкая тень упала на всё вокруг….
- Девушка… - донеслось откуда-то очень издалека. Из соседней галактики. Параллельного мира. Как минимум, из Северного квартала, что на Бывшей Парковой.
- Девушка… - тёплая противная вода полилась неожиданно мне за шиворот, и расстояние между мной и голосом сократилось на пару сотен километров.
Глаза открылись. Но когда же я успела их закрыть?
У парня были такие же всклокоченные волосы. И улыбка – славная, радостная, хоть и немного нервная:
- Ну и напугали же вы меня, девушка… - вокруг суетились медбратья, меня укладывали на носилки, а в голове билась одна мысль, не давая уйти в забытье, словно змея, пожирающая свой хвост, она крутилась в моём разуме – «парень спас тебе жизнь…скажи что-нибудь…скажи ему…».
- Семена… - сказала я. Уж лучше б молчала.
- Что «семена»? – озадаченно уставился парень. Его глаза смешно округлились, и мне захотелось прыснуть. Тему я решила замять – сама не помнила, что за семена безумия проросли в моём разуме.
Это было так странно: облака роились вокруг его нависшей надо мной, тоже белокурой головы – в городе почти все были такими, как мы, бесцветными; облака казались продолжением его волос, а небо было ультрамариново-синим, так что я решила попытаться заговорить снова:
- Облака. Волосы, - а ведь мысли-то были нормальными, даже остроумными. Но у языка было своё, абсолютно мной неподдерживаемое, мнение. Парень с недоверием уставился на меня и присвистнул. Вышло мелодично.
- Я проедусь с ней! – крикнул он ближайшему медбрату. Тот равнодушно пожал плечами.
Сквозь хрусталь куполов солнце одинаково грело и камень, и мою макушку, и железное нечто на пустынной площади, без названия и причины стремящееся вверх, к летнему небу.
.
Спасителя (как бы помпезно это ни звучало) звали Ки-175, и он правда был очень забавным: заявил, что его род восходит к тому самому Ри-То-Ки-175, что спроектировал всю Восточную Полусферу города. Я сделала вид, что поверила – всё-таки он вызвался отвезти меня домой, да и вообще мне всегда нравились такие полумужчины-полумальчики – может быть потому, что где-то глубоко в моём худом, угловато-детском теле была запрятана пружина, из-за которой я всегда искала того, кто заполнил бы странную пустоту – я искала брата.
Доктор предупредил меня, что из-за лекарств мне предстоит ночь, полная сновидений; я ожидала и боялась её, и когда Ки предложил остаться – не раздумывая согласилась. Двери воздушной кабины неслышно растворились позади, и пустая, тёмная…какая-то чужая квартира поглотила нас двоих глубоким, бездонным зевом.
.
Он лежал на не застеленной кровати, одетый, уставший; руки грели мои предплечья и заставляли глаза закрываться, маня в объятия сна, но нет, я знала, это ловушка. «Спи», нашептывал он мне, но я не могла.
За столько столетий жизни под блестящими стеклянными куполами и железными арками все инстинкты, шестые чувства, предчувствия исчезли без следа, оставили человечество; я убеждала себя часами, что ничего такого не чувствую. Может быть, это было правдой: я не чувствовала, я знала, что эта ночь добром не кончится. Но Ки так устал, его прозрачные глаза покраснели от тревоги, и засыпать прежде меня он отказывался – и я пожалела его, себе на беду.
.
Я спала тысячи лет.
Сначала была прелюдия, дебют. В тёмной, беззвёздной глубине я была искрящейся медузой; океан проходил сквозь меня, забирая и отдавая; моя жизнь была беззаботна и легка. Но шторм выбросил моё странное тело на каменистый берег, и я вспыхнула ярче, чем когда-либо – в последний раз.
В лесу, в переплетении зелёного и черного я была волком, моя жизнь вечно на бегу, со стаей. Ночами мы пели серенады луне, мы, её вечные и безнадёжные поклонники, и мой голос был ей приятнее всех. Но завистливый брат подкараулил меня среди сосен, и я оказалась слаба, и кровь была черной, не красной, на белом снегу, а луна качалась высоко-высоко и косила равнодушным зрачком.
Снова вода, но теперь я маленький уж, скользящий без цели по речной глади, глядящий на огромные лапы зверей через полоски-травинки…Я гибну в засуху, мне не по чему уже скользить, а безжалостная жара делает меня самого похожим на жухлые стебли погибшего травоцветья.
Легкокрылый журавль скользит в далёкой синеве, и это тоже я, чёрная точка с маленьким красным сердцем, полным радости полёта и предвкушения милых берегов юга…Нет, не правда. Теперь я маленькая падающая точка, с ещё меньшим сердцем, пронзённым стрелой, я у ног охотника с колчаном и собаками.
Огромная касатка с гарпуном в лоснящемся черном боку; зубр, несущийся к пропасти через саванну; ящерка, раздавленная слоновьей ступнёй; слон, умерший в старости; рыбий косяк, бьющийся в сетях; газели, гепарды, стервятники – всё смешалось в один водоворот, разрушение и возрождение, увядание и цветение, и всё словно прошло сквозь меня…
Миттельшпиль. Города рушатся, смыкаются океаны. Что это – прошлое или будущее? Джунглевые бездны поглощают хрупкие оплоты людей, и где-то там я – плаваю в лиственном море, ищу кого-то (брата?), а надо мною луна – медная монетка – падает в морские глубины, и небо затягивают тучи…
И где-то далеко-далеко, в сказочном городе нерушимых стен, сквозь асфальт пробивается железное семя, медленно пульсируя, миллиметр за миллиметром пробивая городскую корку, и во сне я знаю, оно – это конец, эндшпиль…
.
Я проснулась раньше Ки – отдохнувшая, практически здоровая (спасибо современной медицине), и полностью разуверившаяся в своих предчувствиях – ни один сон мой покой не потревожил; а вот Ки похоже что-то снилось, и что-то приятное. Я не смогла удержаться и самым злобным образом растолкала парня.
Он воззрился на меня прозрачными, сонными-сонными глазами и улыбаться не прекратил. Приятно.
- Ты мне снилась, Ми, - сказал он, потягиваясь. – У тебя волосы были чёрные, длинные, так и стлались по траве; и ты бегала, как ветер…
- Ты мои лекарства, что ли принимал? – поинтересовалась я, держа путь на кухню. Ки насупился, но от завтрака не отказался. Подумать только, сутки знакомы, а уже ведём себя словно старые друзья – болтаем о последнем светошоу, о музыке андеграунда и высших уровней, об указах правительства и лучших кафе в 35-м Секторе.
- Прогуляться не хочешь? – интересуется он с набитым ртом, и я – его зеркальное отражение – киваю головой.
.
- Не смешно.
Мы оба с недоверием воззрились на новую скульптуру на Площади Первого Полёта.
- Ки, честное слово, это то место. Вчера здесь был такой острый железный конус, с желобками.
Ки, удивлённо потерев переносицу, изрёк:
- Отлично, теперь это небольшое железное деревце. Ну и юмор у Городского Магистрата.
Моё псевдопредчувствие снова распустилось в груди ядовитым цветком – над асфальтом, где-то сантиметров на пятьдесят над поверхностью высилось дерево – какое, я бы не сказала и под прицелом, да и никто в этом городе тоже – слишком давно наши предки видели нечто подобное вживую.
Его листья не шевелились от дыхания ветра – глупость, почему они должны шевелиться? И всё же, может, виновато марево августовской жары, но маленькие резные прожилки на чёрном железе, казалось, слегка подрагивали…
- Уйдём отсюда, Ми. Мне не по себе…
Летнее солнце дробилось в гранях стеклянных башен и улыбалось с издевкой.
.
Вечер опустился душной шалью, пропахшей усталостью и разложением, на острые углы и грани города, и медленно и торжественно начал разгораться пожар света в окнах квартирных блоков. Я уложила Ки на диване (он сразу же включил Глаз на познавательный канал), а сама, совершив извечный женский обряд перед сном, легла в постель – на этот раз одна, уже не боясь того, что может принести мне ночь.
Ирония оказалась в том, что проснулась я снова в объятиях Ки. Оказывается (по его словам) ночью я металась, плакала, и звала на помощь; не раскрывая глаз, я рвалась идти куда-то, делать что-то…но что?
Что мне снилось?
.
На этот раз сон был словно вспышка света, продлившаяся всю ночь. Одна и та же картина, мои муки, призванные не кончаться до утра; изощрённые пытки для не слишком-то и сопротивляющегося тела.
Ночь, площадь. Неподвижное железное деревце среди пустынного пейзажа; туман поднимается и окутывает ствол и побеги…а под ним, скрытые молочной пеленой, появляются настоящие, забытые, побеждённые – зелёные ростки пробиваются сквозь камень, железо и асфальт, и откуда в них только сила? Нежные бутоны, предназначенные не для лунного – для солнечного света, проклёвываются и стремятся вверх – красные, белые, жёлтые, голубые, розовые – всё дальше и дальше, к жилищам людей, туда, где теплится жизнь. Асфальтовая корка покрыта тонкими морщинами, и сквозь уродливый технократический лик города начинает проглядывать вековечная сила, молодая уже многие столетия зелень.
Дикоцветье появляется из камня и стекла.
И одна моя половина ликует, торжествующе потрясая кулаком под городской луной; а другая замирает от неизвестного ужаса – почему, почему, почему?..
.
Не дожидаясь открытия подземки или воздухотуннелей, не позавтракав и не приведя себя в порядок, ведомая каким-то странным, не своим чувством, я потащила Ки на знакомую площадь.
Солнце ещё не взошло; надежда (на что?) оставалась. «Тише, успокойся, Ми, это просто остатки кошмара…» шептал мне здравый смысл, когда я увидела, как расширились глаза Ки.
Нет, не может быть.
Солнце величественно приподнялось с простыни горизонта, словно сонная красавица; розовый свет хлынул в зрачки приостановившихся людей. Но ещё кое-кто ответил на этот гимн утра – поднимая хрупкие головки, подставляя разноцветные лепестки с прожилками солнцу, сотни цветов распустились разом на площади людей; это было вторжение, интервенция невиданной красоты, обворожительная в своей дерзости и опасности, первая за многие столетия…
Люди с опаской наблюдали за цветением.
Вскоре приехала полиция – они топтали, и сжигали, и даже расстреливали растения до последнего побега, до последней прожилки. На поле боя валялись трупы врага, собранные в увядшие кучи, поникнув пастельными головами – казалось бы, полная победа, одержанная объединёнными усилиями человечества.
Но это был ещё не конец.
.
Голова к голове, словно сросшиеся близнецы, мы с Ки лежали и говорили; нас обоих снедала тревога. Вот, что он сказал мне:
- Ты должна попытаться запомнить свой сон, это важно. Ты же видишь, творится что-то неладное; возможно, подходит к концу целая эпоха. И знаешь об этом только ты – ну и я с твоих слов… И дело, может быть, в том, что именно с твоей крови на этой железной штуке всё началось…
Я уткнулась взглядом в потолок – на нём красные многоугольники пожирали стаи кругов и эллипсов.
- Я попробую.
Подбородок Ки упёрся мне в ключицу и так мы и заснули.
.
В этот раз всё было проще – я не спала, я грезила. Мы с Ки – две одинаковые футуристические фигурки – стояли у подножия огромного железного дерева; не «дерева из железа», а именно железного, живого, пульсирующего. Извивы коры струились к земле, и там, невероятно сильные, изгибались зелёные змеи-побеги, кроша камень в пыль и прах, перемалывая любые предметы на своём пути, оплетая всё живое и неживое…
Застывшие водопады хромированного стекла погрузились в зелёное море, а вены, полные травяного сока, устремились вдаль, к окраинам. Само дерево, ядро всей этой вакханалии, казалось словно вырезанным на фоне бледной луны – чёрное, угловатое, волшебное…
Мы были призраками, чужими; сквозь нас летели, подхваченные ветром, листья, лепестки, семена… И всё же я знала и помнила, что это не сон; и первой фразой, которая слетела с наших с Ки губ после пробуждения стало «Началось».
Случайность или намеренность, грёза или реальность, битва или бойня – что бы это ни было, оно началось.
II
Конец
Площадь Первого Полёта, впервые на моей памяти, была полна людей. Они застыли, словно прихваченные инеем, все взгляды - в одну точку, туда, где высится, затерявшись верхушкой в грозовых облаках, Железное Дерево. «Спасайтесь!» - кричали мы с Ки, но лишь единицы понимали нас…те, в ком инстинкт жизни ещё теплился огоньком. Зелёные кнуты изредка мелькали в воздухе, в мертвенном свете молний; сначала они лишь сминали мобили и спидеры, но позже ростки и побеги устремились в окна домов, и вытаскивали людей, и разрывали на части; их искаженные лица, покрытые брызгами травяного сока и пыльцой, стояли у меня перед глазами.
Поднимались всё выше и выше над плитами площади другие деревья, обычные; люди же продолжали стоять, словно скот на убой, и безучастно наблюдать, как ветви выбирали жертв из толпы и пронзали насквозь. Удивительно, но в то самое мгновение перед смертью они наконец оживали, их глаза светились жаждой жизни и готовностью бороться…но поздно. Всегда это было слишком поздно.
Были другие. Они бежали с криками, или даже рубили побеги; с дикими и неистовыми лицами они вступали в поединок за жизнь; в разреженном, пронизанном молниями воздухе я почти видела, как каждый раз мелькала монетка, чтобы выпасть аверсом или реверсом, жизнью или смертью для этих бледных воинов, отражений былой силы людей.
Дерево не спешило; его целью не было уничтожить всех людей до последнего. Нет, откуда-то я знала (моя кровь пульсирует в его жилах), что оно хотело лишь нанести человечеству сокрушительное поражение, загнать в далёкие норы, ответить тем же на огонь и меч в руках наших предков.
Ки, бледный, напряженный, перестал быть похожим на меня. До этого мы казались будто копиями друг друга – теперь же я увидела мужчину, сосуд, полный ярости.
Он закричал – призрак в свете бури:
- Да убейте же его! – белесые волосы закрутились вихрем над головой моего милого Ки, он выбрал свою судьбу.
И он побежал. Это было самое красивое зрелище, что я видела за свою жизнь. Летя над изумрудно-зелёными бурунами травяного моря, его худые ноги взмывали над проросшими травой машинами, будками, людьми, над пенными верхушками волн из нежного лилового ковыля… На ходу он выхватил острый железный прут из руки мертвеца, увитой ромашками, и прут сверкнул в лунном свете, как клинок.
- Умри! – его рука не дрогнула, нанося удар за ударом железному дереву, тому самому, благодаря которому мы встретились. Ни царапины, ни вмятины не появилось на древесной броне, насколько мне было видно издали, но и безумие Ки тоже не имело конца. Удар. Удар. Удар.
Тишина.
«Он остановился», обрадовалась я, надеясь, что помешательство схлынуло. Через всю площадь, через горы трупов, частей трупов, частей машин я видела его фигуру четко и ясно. Внезапно я вспомнила вчерашнее утро – охапки мёртвых цветов, огнемёты, тяжёлые сапоги на увядших стеблях.
Они отмщены?
«Ещё нет» - прошелестело в ответ, и Ки обернулся. Он тоже увидел меня, и на его губах появилась привычная улыбка, и губы его расцвели кровавым цветком на мертвенно-бледном лице. Он поднёс руку к груди, где торчал железный сук, ошеломлённо выдохнул и упал.
Я уже мчалась навстречу. Милый, мой брат, борись за жизнь ради меня, если не ради себя самого, живи…Шёпот терялся в рёве дождя, и был бесполезным – долговязое и хрупкое тело Ки уже не было ним; как и сотни других человеческих тел, оно лежало у подножия Дерева, питая его корни.
Я легла головой к голове Ки, словно мы были близнецами, закрыла глаза, точно он спал, а не умер, и притихла на долгое время. Дерево обо мне забыло, занятое суетой с побегами и цветами, с прохожими и полицейскими; я спокойно лежала и ждала своего приговора. Ки, глупый, ты был прав тогда – с моей крови оно началось, ею же и закончится. Кажется, дождь уже прекращался. Кажется, я даже заснула.
…Вокруг была пустыня и руины. Стервятники, и звери, и насекомые рыскали среди трупов людей безбоязненно, и этот «праздник жизни» знаменовал поражение армий людей – хоть они этого ещё и не знали.
Меня разбудило нежное прикосновение побега к лодыжке. Разветвляясь и множась, он обвил мои ноги изумрудным узором, сдавил талию и грудную клетку, притянул руки к бокам, и наконец, остановился на шее. Изысканное ожерелье, ухмыльнулась я безумно, оно душило меня, и убивало, и тащило куда-то под землю; асфальтовая пыль вперемешку с землей скрипела под пальцами; луна снова мелькнула равнодушным зрачком для побеждённой волчицей и скрылась за разворочёнными плитами, а побеги тащили меня всё глубже и глубже, туда, к корням, наполненным кровью Ки.
.
Я снова спала тысячи лет. У меня не было ни лица, ни рук и ни ног; глазам нечего было видеть в кромешной тьме, и память медленно ускользала из разума…Единственным, что подтверждало мою реальность, было движение – миллиметр за миллиметром, вверх, я знала, двигалось моё тело в одном неистовом порыве пробить железным острием асфальтовые плиты и вырваться на свободу; увидеть их, остатки этих гордых правителей планеты, заключенных в бетонно-стеклянные клетки, освободить их и тянуться к небу…
Я ощутила вкус крови. Свершилось – чьё-то незнакомое, бесцветное и испуганное лицо склонилось надо мной, железным посланником лесов, и в последний раз я ощутила человеческое чувство – укол жалости – в своём железном сердце.
Не время, сказала я себе. Ещё столько труда предстоит мне, ведь вырасти высоким деревом – не простое дело в этом каменном, безжизненном саду.
…
|
| |
| |
