Вход · Личные сообщения() · Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · RSS Наша группа в ВК!
  • Страница 1 из 1
  • 1
Модератор форума: Lord, Cat-Fox  
Форум » С пером в руках за кружкой горячего кофе... » Ориджинал » Портрет (Дамам лучше запастись платочками)
Портрет
ElvДата: Среда, 11.04.2012, 21:59 | Сообщение # 1

Опытный
Сообщений: 150
Награды: 6
Репутация: 3
Статус: Offline
Название произведения: Портрет
Автор: Элвер Касс
Жанр: Angst, Драма
Разрешение на копирование: с разрешения автора
Рейтинг: PG-13
Дисклеймер: Элвер Касс
Статус: закончен и опять кусками.
От автора: Некоторая насмешка над розовыми паразитами и прочими вытекающими.. эмм... ну вы меня поняли.
Посвящается Длинным Предложениям.

- Бородинский! – молодой человек, стоящий возле окна, вздохнул и вышел из охватившего его на миг оцепенения.
- Бородинский! – пухленький, невысокого роста мужчина ловко подбежал к нему и деловито стукнул того по плечу. Затем, вытерев выступившие на лбу капельки пота, Мажевский набрал в грудь побольше воздуху и громко выдохнул. При этом на его маслянистых щеках заиграл здоровый, присущий любителям плотно и хорошо позавтракать, румянец. На вид Мажевскому можно было дать лет двадцать пять с небольшим. Но на самом деле в его больших и необычайно подвижных темно-карих глазах угадывались первые признаки той становившейся зрелости, с которой человек в полной уверенности может заявить, что он много повидал и перестрадал на своем веку и за нос себя более водить никому не позволит.
Выглядел он очень опрятно с долей какого-то франтовства, о чем свидетельствовал багровый шелковый платок, повязанный на шее с большой аккуратностью и точно такой же тщательностью. Модный клетчатый костюм идеально обхватывал всю фигуру Мажевского, а начищенные воском ботинки из натуральной мягкой кожи только подчеркивали солидность человека, чья карьера шла в гору с завидной стремительностью.
- Ты, вот, скажи мне, Бородинский, - начал он, грузно расставив ноги и сцепив пухленькие ручки за спиной.
- Опять ты, вот, впал в эту свою меланхолию! Так ты, мой дорогой, далеко не уедешь! Так ты в будущее не заглянешь! - и он слегка наклонил голову на бок, взвешивая каждого слово, словно червонец, и прицениваясь, ничего ли он не пропустил.
- Что тебе сказать, Леонид? Мы уже сто раз об этом говорили, - молодой человек повернулся к собеседнику, опустив глаза в пол. Секунду взгляд Бородинского задержался на начищенных дорогих ботинках Мажевского, а затем устремился вверх к его пухлому немного капризному лицу.
- Что ты мучаешь себя, Антон? Сходи к ней! Договорись о встрече! Черкни записку на худой конец, что ты приехал, что ты ждешь, не дождешься, встречи, - напустился Мажевский, краснея как рак и роняя капельки пота на багровый шелковый платок.
Бородинский молчал, ища глазами что-то неосязаемое вдалеке, то, что в его затуманенном сознании никак не могло обрести связных очертаний. Затем он прижал руку ко лбу и в порыве нахлынувшего отчаянья, опустил голову.
- Я не знаю, Леонид. Я боюсь… боюсь чего-то неотвратимого, - он поднял свои измученные глаза, в которых проскальзывала досада и усталость, вопрос, который не имел решения. Точно решения этого в природе не существовало.
Мажевский нерешительно перевел взгляд на подоконник, ища там поддержки, но не найдя ее, многозначительно хмыкнул.
- Ты ждал этого момента, Антон! Иди к ней, иди и не беспокойся по разным, не суть важным вещам! – казалось, он сам не верил до конца в правильность сказанного. Но его это в данный момент мало волновало.
Плечи Антона поникли. Он выглядел глубоко несчастным и растерзанным собственными думами. Он лихорадочно думал, и окружающая реальность все больше уплывала от него, приобретая неясные черты.
- Я так долго ждал этого! – воскликнул он задумчиво и печально, - А теперь я…даже боюсь сделать первый шаг. Возможно ли это? Сложно было понять, кому он это все говорил, Мажевскому или самому себе, или может молчаливому пространству, которое с готовностью тут же проглотило его, с тоской высказанную, фразу.
- Так ты будешь здесь до самого апокалипсиса стоять, хоть бы он не наступил! – взорвался Мажевский и, подойдя к Антону, по-отечески поправил на нем, скосившейся в сторону жилет.
- Надо что-то предпринять, что-то сделать, а не взывать к чему-то неопределенному, там наверху, - и он при этом ткнул пальцем вверх и посмотрел на потолок.
Надо сказать, что Мажевский никогда не верил в бога и прочие суеверия. Он был, несмотря на мягкость характера, расчетлив, холоден умом и в некоторых случаях, даже жесток, смотря какая ситуация вынуждала его действовать беспощадно и в какой степени. Еще в детстве он понял одну вещь, что на бога зря надеяться не стоит, и что хлеб ему в руки задаром никто не положит. Поэтому он верил в высшей степени в себя и в свой холодный рассудок настолько, насколько это было возможным в то время. Церкви, службы и прочую чепуху, как он называл, он не воспринимал серьезно, и считал, что все это создано для напущения страха на народ и, в силу этой слабости, его же манипулирования. Он всегда знал что делает и зачем, и думал, исходя из высших соображений, что если не грешить, то и в церковь ходить не зачем. Из чего следовало, что себя он считал человеком наивесьма достойным, каким только можно себе вообразить, и если же какое-то тихое сомнение охватывало им в слабые для него минуты, он всегда неизменно успокаивал себя словами: «Так надо было сделать! Этого требовала жизнь». И окончательно успокоившись, заметно веселел и шел неспешно по своим, не требующим отлагательств, делам.
- Взять себя в руки! Нацелиться! – лепетал он, крутясь возле Бородинского, будто заботливая мамаша.
Антон, погрузившись с ног до головы в свои неспокойные думы, казалось, отдал всего себя во власть елейных речей и заботливых рук Мажевского. Но вдруг, словно пронзенный внезапной вспышкой озарения, он вскинул голову и, убрав возможно не совсем тактично топчущегося перед ним Леонида, стремительно понесся к выходу.
- Антон! Куда же ты? – крикнул вдогонку, бегущему со всех ног Бородинскому, Мажевский. Но затем, не дождавшись ответа, он спокойно повернулся на своих лакированных ботинках и деловито пошел по коридору, любезно улыбаясь встречным дамам. Женат он не был, но уже подумывал надеть на себя ярмо, как в шутку он иногда выражался своим друзьям и коллегам. Что ж, жизнь мерно катит вперед, а наследников уже надо с малого учить, как эту заразу взять в узду и направить в нужное русло. Все своим чередом – проносилось у него в голове, пока он, довольный собой, двигался по блестящему гладкому паркету.

***

Тонкая, красивая головка Анны робко высунулась из кареты. Оглядев улицу беспокойным взглядом, она открыла дверцу и, подобрав, спускающиеся к низу складки платья, вышла наружу. Уже начинающая проступать по-осеннему прохлада, свежей волной ударила в прекрасное лицо, наполовину закрытое белой вуалью. Анна, будучи уже семь лет в счастливом браке, как твердили многие окружающие, за преуспевающим знатным в Москве и Петербурге хирургом, невольно съежилась от пронесшегося и обдувшего ее насквозь ветра. Зажав тонкими пальцами почтовый пакет, она быстрыми шагами перешла дорогу, и пошла по аллее, тянущейся куда-то вперед, под тень раскидистых, расставленных по бокам деревьев. Заметив впереди узкую скамейку, Анна остановилась возле нее и еще раз, осторожно оглядевшись по сторонам, села. Дрожащие в нетерпении пальцы, выдавали ее внутреннее волнение, с каким она как можно быстрее старалась разорвать пакет и вынуть долгожданное, принесшее ей безмерную радость письмо. Наконец, высвободив его из под разорванных лоскутков бумаги, она поднесла его к глазам и замерла. Прочитав и более не сумев перебороть свои чувства, она опустила веки и в волнении прижала письмо к своим губам. Сколько лет он искал ее, неизменно следуя по ее следам, словно тень, путешествуя сначала по Европе, затем, стремительно помчавшись галопом в Петербург. А все из-за прихоти ее мужа, решившего начать свои исследования в городской больнице, и купившего в самом центре города усадьбу. А теперь в Москве, и все для того, чтобы хотя бы издалека уловить ее аромат духов, увидеть ускользающий край ее платья. Она снова и снова с жаром, присущим молоденьким нежным девушкам, только вступающим в пору своего созревания, перечитывала дорогие ей строки. У нее до сих пор лежало два его письма, спрятанных на дне шкатулки под толстым куском зеленого бархата. Каких усилий ей стоило скрывать свои мучения от пронзительных, холодных как лед, глаз Августина. Быть может, он чувствовал, что она не верна ему сердцем. Что часто, бессонно ворочаясь в постели, она думала только об одном любимом ей человеке. Чьи строки она перечитывала с упорством и страстью, словно они одни были источником жизни ее одинокой несчастной судьбы.
Временами ее прожигала изнутри волна пожирающей безнадежности, отчего по лицу ее бежали слезы горечи, утраченных надежд и вечной неизменной тоски. Она любила. И в порыве нестерпимой душевной боли, гнева на себя и на жестокость своей участи, готова была расстаться с жизнью, вырваться навсегда из сковавших ее пут, пусть это будет стоить ей жизни. Но силы крепиться неминуемо таяли в ней с каждым годом, иссякая подобно тонкому наполовину высохшему источнику влаги. И лишь надежда, тайная и согревающая душу гнездилась глубоко внутри, временами появляясь на свет, и даруя глоток свежего воздуха. Письма в шкатулке на туалетном столике служили светом, пробуждающим и укрепляющим ее веру в счастливый случай, который должен был соединить ее с долгожданным возлюбленным.
Переведя дух, Анна, немного успокоившись, взяла себя в руки и спрятала письмо, аккуратно сложив его вчетверо, в рукав платья. Гордо поднявшись, она твердой походкой зашагала по причудливо вьющейся змейкой дороге, огибающей большие ухоженные цветочные клумбы.




Сообщение отредактировал Elv - Среда, 11.04.2012, 22:33
 
ElvДата: Среда, 11.04.2012, 22:08 | Сообщение # 2

Опытный
Сообщений: 150
Награды: 6
Репутация: 3
Статус: Offline
Тусклый свет едва ли проникал через мутные, покрытые густым слоем пыли, стекла. Вечно находящаяся в полумраке маленькая комната, мастерская, как называл ее Антон, сейчас жадно ловила любые слабые лучи утреннего солнца, с трудом угадывающегося на пасмурном небе. Антон сидел в углу комнаты, подперев голову руками и читал лежащую перед ним записку. Странно, он никогда не садился на стул, одиноко стоящий здесь же перед ним, такой же убогий и грубо сколоченный, как и вся его мастерская. Этот стул для него имел особое значение, даже для нечастых посетителей он не нес ту ценность, какую представлял на самом деле, играющую чуть ли не первую роль во всей этой неряшливой, присущей творческой атмосфере комнате. И теперь, возможно, через каких-то два часа этот стул найдет свое истинное предназначение, смысл, с которым он был куплен много лет назад и принят в мастерскую Антона.
Здесь каждая вещь, каждый тюбик краски или кисть не просто использовались художником в не легкой работе живописца, но они жили своей особой жизнью, находясь бок о бок с Антоном все эти годы, становясь невольными зрителями всех его побед и поражений в поисках совершенства. Ставшие ему за все те испытания, через которые прошел он, жертвуя потом и кровью, друзьями, товарищами на одном поле боя.
Она согласилась придти, она придет, - шептали ему голоса над его головой. Он видел, как все вокруг застыло в нестерпимом ожидании и любопытстве.
Он прижал ладони к разгоряченному лбу. Она придет. Его Анна. Прекрасная Анна Львовна Чехова. Его богиня и вдохновительница. Муза и вечная возлюбленная.
От переполнивших его счастливых мыслей, прервал шум быстрых легких шагов по ведущей на второй этаж деревянной лестнице. Остановившись на пороге, Анна сняла маленькую изящную шляпку и прижала ее к взволнованно вздымающейся груди. Антон не мог отвести от нее своих влюбленных почти обезумевших глаз. Ему показалось, что от вошедшей молодой женщины, в мастерской стало светлее. По-другому заиграли блики на пожелтевших тюбиках с краской и скудной посуде, загромождающих большой тяжеловесный стол. Стены, на которых кое-где облупилась штукатурка, посветлели и более жизнерадостно смотрелись перед ищущим трепетным взором Анны. А лучи сентябрьского солнца смелее полились из-за замутненного окна, рассекая, скопившийся в комнате мрак.
Антон, на непослушных ему ногах медленно встал и направился к очаровательной гостье, не смеющей войти и в растерянности застывшей возле открытой двери.
- Анна! – горячо воскликнул он, беря ее за руку и увлекая в глубь мастерской.
- Антон, милый мой! Ты просто не знаешь что мне стоило придти к тебе, оставив Ванюшу и Эдуарда на попечение Григория.
- Прости меня! Прости! – повторял Антон, целуя ее волосы и бледное, будто слабо светящееся лицо.
- Я дождалась, когда Августин позавтракает и уедет по срочным делам в больницу на операцию. И по знаку Григория, поцеловала детей и вышла. Доехала на почтовых, боялась, что если увидят, не снесу позора! – твердила она не в силах сопротивляться поцелуям Антона.
- Ах, Григорий! Он все тот же верный друг? Как же я благодарен ему, не будь его, я бы не знал что делать. Как нам встретиться!
Анна почти обмякла в объятьях возлюбленного. Шляпка ее упала на пол, но ей было теперь все равно что скажут злые языки, что подумает муж, заметивший ее чересчур позднее возникновение. И какие оправдания она будет искать в разговоре с ним. Это все позже. А сейчас она была просто счастлива и в эти моменты готова забыть обо всех тех угрозах, что беспрестанно преследовали ее на протяжении всего замужества. Не в силах вымолвить ни слова, она сжимала Антона в своих слабеющих руках и слушала его влюбленный, обеспокоенный, прерывающийся временами, лепет.
- Ну, будет, - с трудом оторвал от себя счастливую Анну Антон и, нежно сжав ее плечи, он подвел ее к стулу и пригласил сесть.
Оставшиеся каким-то чудом кусочки лака на нем радостно заблестели при виде обворожительной женщины. Анна села и заметив, что Антон собирается отойти от нее, страстно обняла его ноги.
- Нет, не уходи, Антон! Побудь со мной!
- Сейчас, я – открыть окно, - успокоил он, в два счета оказавшись возле окна и с натуженным треском, распахнув его.
В комнату ворвался поток воздуха, от которого даже закружилась голова.
- Теперь не двигайся, Анна, - настойчиво попросил он, взяв в руки палитру красок и придвинув мольберт ближе к свету.
- Но я, - попробовала возразить Анна, смущенно улыбаясь.
- Т-с-с, - прижал палец к губам Антон, проведя рукой по кисточке и встряхнув ее.

Анна сидела неподвижно, слегка опустив веки. В ее сердце она чувствовала, что происходит что-то чрезвычайно важное, словно некий не поддающийся описанию священный миг. В эти минуты перед ней, точно пронеслась вся ее жизнь, полная любовным томлением. Но она не могла пасть, разделить участь падшей женщины, нет! Она согласилась всего лишь один раз, она поддалась его мольбам, его долгим письменным уговорам, написанным дрожащей рукой на промокшей от слез бумаге. Ей всегда казалось, что им суждено вечно любить друг друга на расстоянии, и не более, будто, если, поддавшись слабости, они встретятся, судьба тут же разлучит их надолго, быть может, насовсем. Тревожные мысли бились одна о другую в ее обеспокоенном уме, пробуждая в ней глубокое чувство страха за их жизни, за их пока что неопороченные имена.
Антон писал, резко взмахивая правой рукой и порывисто нанося мазки на свежий холст. На улице постепенно смеркалось, и еще более обеспокоенная Анна взволнованно взглядывала на напряженно сосредоточенные черты лица Антона.
Наконец, устало вытерев кисть о тряпку с засохшей краской, он отошел от холста и приблизился к Анне. Встав на слегка онемевших ногах, она поднялась на цыпочках и обняла его за шею.
- Я хочу посмотреть! – прошептала она ему на ухо.
- Нет, еще рано. Дождись, когда я закончу, я покажу тебе, - он горячо скрепил их губы в долгом поцелуе.
- В следующий вторник, - сказала она тихо, прислушиваясь и замирая от собственных слов. За окном только что проехала карета, и от грохота колес стекла в окне жалобно задребезжали, напомнив Анне о чересчур задержавшемся визите.
Подняв и отряхнув шляпку, она на прощание порывисто прижалась к Бородинскому и молча вышла, оставив за собой лишь легкий аромат и позабытые кремового цвета перчатки на подоконнике.


 
ElvДата: Среда, 11.04.2012, 22:15 | Сообщение # 3

Опытный
Сообщений: 150
Награды: 6
Репутация: 3
Статус: Offline
Постучавшись три раза, Анна зябко поежилась, ожидая своего старого неизменно преданного ей Григория Федоровича. В окне мелькнула его седая шевелюра и слегка сгорбленная под бременем долгого служения лет, фигура. Григорий приоткрыл дверь и знаком позвал Анну войти. С тускло светящейся керосиновой лампой в руке, он походил на стража древнего книгохранилища. Погладив реденькую бородку и наклонившись к вошедшей Анне, он как можно тише произнес:
- Дети легли спать-с, Августин Лаврентьевич не в духе-с, сейчас сидит в гостиной, вас ожидаюче. Да-с, этот человек в прескверном настроении.
При этих словах, Анна мертвенно побледнела и с каким-то вопрошающим немым ужасом взглянула на старого Григория. Григорий за неимением ответа низко опустил голову, и на его мясистом носу заиграли блики от потрескивающей керасиновой лампы.
Григорий Федорович Слуцкий в доме Чеховых прослужил не менее сорока лет, проникшись к этой добропорядочной, высоко интеллигентной семье, искренней, породнившей со всеми ее обитателями, любовью. Аннушку Чехову он воспитывал с младенчества, уже тогда по-отечески улыбаясь красному немного сморщенному ее личику, и покачивая низкую детскую кроватку из стороны в сторону. Детей у него не было, да и жены не обзавел, вся его преданность, и родственные чувства он целиком посвятил Аннушке, после замужества которой, последовал за ней в дом ее мужа Августина Лаврентьевича.
Перед Августином он по-ребячески робел, отчего и всячески избегал каких-либо контактов с тщеславным, хотя и глубокоуважаемым хирургом.
С первого взгляда ему весьма не понравился «этот человек», которого он на протяжении семи лет так и называл. Что-то как будто мешало Григорию питать уважение к Августину Лаврентьевичу, как того обязывала его должность и присущее почтение к господам. Что-что, а когда еще третьего июня 1895 года он впервые очутился в доме Августина, то тут же был поражен холодностью и бесцеремонностью непомерно крупного, закутанного в темно-синий халат, господина, развалившегося всей своей тушей на диване и читавшего газету. Смерив, Григория презрительным взглядом, господин этот грубо отрезал по доброму, отчасти по этой причине, ранимому сердцу Григория:
- Ботинки сними! Ковер запачкаешь!
Григорий опешил и низко поклонившись, осторожно попятился назад, не ожидая такого приема. Нагнувшись и густо заливаясь краской смущения, проступившей на щеках и самой шее, Григорий начал было развязывать шнурки, но тут подскочил, словно от удара хлыстом:
- Что ты делаешь? Болван неотесанный! Я разве просил тебя входить? Если мне что-нибудь понадобится, я позову, а сейчас ступай прочь!
Побледневший Григорий, попятился назад, совсем казалось сбитый с толку незаслуженно резким тоном, и исчез за дверью, прикрыв ее трясущимися руками. Общество Августина показалось ему пренеприятным.
В ужасе он уставился в помытое и с неимоверной тщательностью натертое окно, остановившимся взором и, достав платок, прижал его к разгоряченному лбу.
- Аннушка! Моя Аннушка! Что же это? – твердил он, пребывая, словно в зловещем, не отпускавшем его столбняке. Глаза его увлажнились, потому что с высоты своих лет он понял, что в доме Августина Рожевского для Аннушки счастье никогда не наступит.
С тех пор он свыкся с этой мыслью и интуиция или даже, можно сказать, предвидение горькой ее участи, не подвело, с каждым годом обретая все более крепкие очертания картины будущего. Теперь он мог лишь с внутренней болью для себя, наблюдать за страданиями, томящейся под гнетом нелюбимого мужа, Анны, и всячески помогать ей, служа истинной опорой и поддержкой в трудные для нее минуты.
Августин Рожевский обладал высоко аналитическим умом, носил роскошные усы и точно такую же великолепную шевелюру. Очки в тонкой золотой оправе неизменно сопутствовали ему везде, и едва держались на большом с острой горбинкой носе. Тело он имел необъятное и расплывчатое, будто желе. И неизвестно, сколько хлопот доставлял он портным и швеям, нанося им очередной визит, заказать новый костюм или жилет. Даже карманные часы его были грузными и тяжелыми, висящие на толстой цепочке, в которые он каждые пол часа заглядывал с важностью английского пэра.
Такой штукой и убить можно, коли ею со всей силой стукнуть по виску, - тревожно размышлял Григорий, не без опаски наблюдая за часами, утонувшими в складках жирной ладони Рожевского. Необычайное впечатление производили на собеседника, оказавшегося лицом к лицу с Августином, глаза. Холодные, пронзительные, светло-голубые, в которых проскальзывала частая ирония и едва ли не насмешка, глаза Августина будто непонятно каким чудом оказались на этом заурядном обрюзгшем лице. Острый и беспощадный взгляд заставлял поежиться любого, кто оказывался под их наблюдением. В таких глазах все будто давным-давно умерло и вряд ли когда-либо начиналось. Они не смотрели, они целенаправленно уничтожали собеседника, не давая тому даже пикнуть перед полным своим поражением.
Григорий боялся этих глаз, впадая всякий раз в подобие ступора, оказавшись под полем зрения Рожевского.
Но Анна не боялась мужа, она лишь испытывала к нему чувство глубокой неприязни с долей примешивающегося отвращения. Августин же со своей стороны не любил и презирал жену, как впрочем, презирал всех женщин вместе взятых. Для него плотские желания давно утихли и не имели никакого значения. Пользы от всех этих бессмысленных страстей, чувств и бурных переживаний он не видел никакой. И о жене думал, как о романтичной, начиненной всяческими глупостями, дуре. Что он иногда, с большим для себя удовольствием, произносил вслух.
Однако ж, тщеславная его натура не позволяла ему не спускать с нее настороженно внимательных глаз. Он признавал в себе любовь к красивым, но не более безделушкам. И эта его собственническая слабость перенеслась и на Анну, добавив ее как еще один редкий экземпляр в свою, тешущую его прихоти, коллекцию.
А сейчас он сидел злой и уставший после слишком затянувшейся операции, которая ни к чему не привела, разве что к еще одному, ушедшему на тот свет, бездельнику.
Он поглаживал свои роскошные, спускающиеся к самому подбородку усы, и тревожно взглядывал на циферблат. Стрелки с каждым, проходящим в полном молчании, получасом, двигались вперед, неустанно тикая.
Вошедшая Анна, с тихим испугом, уставилась на склонившегося над часами, мужа. Августин поднял голову и весь ее немного растерянный, запыхавшийся вид, показался ему куда более бесстыдным.
- Шлюха! – закричал он, отчего в воздухе зазвенело.
Вздрогнув, как от пощечины, Анна почувствовала слабость в ногах и если неизвестно откуда взявшееся мужество, она бы, как подкошенная, упала на ковер, пригвожденная его словами.
- Августин, - сказала она, побелевшими губами, - Не стоит кричать, дети уже спят.
Но тут, как будто в насмешку, ее перебил громкий раздирающий смех.
- Дети? Ты шлялась неизвестно где и говоришь о детях? О наших детях? Ты недостойна быть им матерью! – и он ткнул большим мясистым пальцем в ее сторону.
- Прошу тебя, Августин, – не громко взмолилась Анна, робко отойдя от двери, - Тише! Я была... я ходила по просьбе своей тетки Тамары навестить ее больную сестру. Вот и задержалась.
Рожевский задумчиво теребил цепочкой от часов и тяжело буравил взглядом согнувшуюся, словно служанку, перед ним Анну. Тетка Тамара мелькнула в его мозгу, как что-то весьма отдаленное, но все же существующее, хотя ему было бесспорно наплевать на родственников жены. Сам он родственников не имел и, слава богу!
- Иди к себе! – угрожающе произнес Августин, сунув руку в карман пиджака в поисках табакерки.
Ни слова не сказав, Анна тихо поклонилась, и стремительно выскользнула из комнаты, на пороге чуть нос к носу не столкнувшись с Григорием.
Едва сдерживая набегающие слезы, она обняла его сгорбленную фигуру и положила свою русую голову ему на плечо. Старый сюртук Григория пах табаком и чем-то родным, близким, непохожим ни на что из других запахов, существующих в мире. Чем-то, что помнилось ей еще сызмальства. Какой-то неуловимой поддержкой и теплотой пахло плечо Григория.
Обняв ее за плечи, старый верный друг и слуга, повел Анну на кухню, чтобы втихаря налить ей горячего чая с малиной и успокоить ласковыми речами, в коем Григорий видел свой первостепенный долг хранителя семьи и в первую очередь его любимой Аннушки.


 
ElvДата: Среда, 11.04.2012, 22:19 | Сообщение # 4

Опытный
Сообщений: 150
Награды: 6
Репутация: 3
Статус: Offline
Изрядно потея и будто что-то боящийся упустить, Антон яростно наносил мазки снова и снова. Темные волосы лезли ему в глаза, и он поминутно порывистым движением руки убирал их со лба. Он писал уже третий час и ноги его, находящиеся в неподвижном состоянии, затекли и ныли тупой болью, отдающейся в мышцах.
Анна же продолжала стойко переносить все эти бесконечно тянущиеся минуты, сидя в неподвижной позе со слегка повернутой в сторону головой. Боль в суставах заглушала переполняющее ее сердце счастье от одного лицезрения, занятого своей работой, любимого. Она нежно скользила глазами по его белому высокому лбу, лихорадочно блестящим, почти безумным глазам, и мокрым от пота, вьющимся волосам, спадающим к широким статным плечам.
Любимый – думала она, захлебываясь охватившим ее восторгом. Для нее этот уже как пятый визит, был сладостней и драгоценней всего на свете. Она тихо замирала от собственного счастья, боясь поверить в его действительность, в его такую ощутимую близость. Несмотря на то, что память беспрестанно возвращала ее к тому неприятному диалогу с мужем из-за позднего тогда возвращения, Анна с удивлением замечала, что за последние две недели она будто преобразилась. Светлые ее волосы стали послушнее ложиться волнами на плечи, в глазах появился жизнерадостный лукавый блеск, походка и движения ее стали более плавными и легкими. Она порхала по ступенькам лестницы вверх и вниз, словно пятнадцатилетняя девочка, не ощущая веса собственного тела, будто молодость потекла по нему рекой и расшевелила, казалось уже закостеневшие от горькой участи мышцы.
Анна прикрыла веки и на секунду попыталась раствориться в атмосфере полного покоя и удовлетворения. Я рядом с любимым теперь, - твердила она себе, дыша полной свободной грудью. Еще, еще чуть-чуть, - молила она время замедлить свой ход и оттянуть надвигающуюся тяжелой болью, разлуку.
Наконец, она услышала приближающиеся шаги Антона. Опустившись перед ней на колени, он зачарованно замер возле ее прекрасного, дышащего любовью, лица. И взяв ее хрупкие пальцы, страстно сжал их и поднес к губам, целуя каждый сантиметр бархатной кожи.
- Анна, Анна, - повторял он, как в безумии.
Он хотел обладать ею! Как же он хотел и готов был отдать все на свете, продать душу подобно Фаусту, ради возможности быть с нею.
- Я хочу быть с тобой! – сказал он, гладя ее нежные локоны.
- Всегда быть с тобой, - задыхался он, и горячие слезы полились, обжигая, по его щекам.
- Позволь быть или умереть! Я не в силах больше жить вдалеке от тебя, не видеть, не прикасаться к тебе. Я…, - и он с горечью замолчал, продолжая осыпать поцелуями ее руку.
Но что она могла сделать? Она с неимоверным страданием смотрела на мучение и отчаянье Антона. Зажав его голову руками, она произнесла:
- Антон! Любимый мой, послушай, ты знаешь, мы не сможем быть вместе. Никогда. Антон. Ах, если бы я могла умереть! Умереть сейчас в твоих объятьях счастливая от твоих поцелуев. Давай же просто любить друг друга, хотя бы на этот краткий миг, прямо сейчас, не думая о будущем. Думая только о нас. О нашей любви!
Взволнованно посмотрев на нее, он сжал ее в своих сильных руках и прижал к груди.
- Анна, любимая моя! Нет. Это невозможно. Я…, - но она перебила его порывистым поцелуем, и, высвободившись из его объятий, выбежала на середину мастерской.
- Я хочу этого Антон! Я хочу быть твоей, чувствовать тебя, - горячо взмахнула она головой и ее пальцы торопливо начали расстегивать ее плотно-облегающее платье.
Антон замер, смотря, как впервые ему отдается женщина, которую он так любит.
Стул уже через короткое мгновение удивленно задребезжал и опрокинулся, последний кусочек лака блеснул на нем от лучей заходящего солнца, и радостно спрыгнул на пол.


 
ElvДата: Среда, 11.04.2012, 22:22 | Сообщение # 5

Опытный
Сообщений: 150
Награды: 6
Репутация: 3
Статус: Offline
Георгий Федорович на этот раз поминутно вглядывался в окно, отодвинув плотную занавеску в сторону и вздрагивая от каждого, доносившегося из глубины дома, шороха. Аннушка не пришла. Он в ужасе искал беспокойными по-старчески мутными глазами по улице стройную фигуру Чеховой. Он напряжения глаза его слезились, и он часто моргал, пытаясь убрать закрывающую взор пелену. Керосиновая лампа уже догорала в его дрожащих морщинистых руках, и тихонько треснув в последний раз, потухала, погрузив старика в предрассветную темноту. Светало.

***

- О чем ты думал? – восклицал Мажевский, расхаживая взад вперед по мастерской широкими шагами.
- Опомнись, Бородинский! Оставь ты эту чепуху. Ты ей и себе жизнь покалечишь! А ведь у нее дети. Двое причем, об этом ты подумал? – и он беспощадно уставился на, скорчившегося в углу комнаты, Антона.
Антон покачивался из стороны в сторону, будто пребывая в глубоком трансе, то ли от пережившей ночи, то ли от резких колючих фраз Мажевского.
- Ты хочешь сказать, что она будет с тобой вечно? Это же смешно! Сам подумай. Куда она денется от своего мужа? Быть такого не может! Ты позволил своим мечтам поработить тебя, - не унимался Мажевский, поправляя свой новый в голубую крапинку платок.
Из Парижу, - говорил он не без гордости своей, как он предполагал, будущей жене Василисе Петровне, пухленькой и соблазнительной особе, хитрой и расчетливой, под стать самому Мажевскому. После уже третьего свидания, окончательно прицелившись, Леонид решил без особых чувств и волнений, что лучшей партии ему не найти. С такой бабой, - как думалось ему, их семья будет процветать и процветать так, что любой уважающий себя предприниматель позавидует.
Бросив взгляд на поникшую фигуру Антона, у Мажевского как будто что-то дрогнуло в груди. Возможно, ему вспомнилось сейчас что-то из детства, когда они еще вместе учились в школе живописных искусств, а еще ранее любили слушать и различать голоса птиц. Как давно это было? И как туманно…, - с какой-то несвойственной грустью промелькнуло в мыслях Мажевского. Пытаясь спасти себя от таких крайне тревожных и непростительных для его положения и, идущей в гору, карьеры, мыслей, Леонид схватился за свой платок и слегка потрогал нежную шелковистую ткань. Из Парижу, - вспомнилось ему и на душе его просветлело.
- Я даже не знаю что с нами будет. Это была ошибка? – и исстрадавшийся Бородинский, ища поддержки, взглянул на Леонида.
- Хм, не знаю, - пожал плечами тот и удивился наивности друга. Как же хорошо, что я не такой, - снова подумалось ему, и он еще раз погладил шелковый платок.
- Я знал, что нам нельзя встречаться! Встретившись раз, мы больше не сможем прожить друг без друга, - продолжал Бородинский, сокрушенно качая головой.
- Дай хоть взгляну, над чем ты так упорно работал? – полюбопытствовал Мажевский и подойдя к прикрытому простыней полотну, собрался откинуть край закрывающей картину материи.
- Нет! – закричал в каком-то исступлении Антон и, вскочив, словно сумасшедший подбежал к Мажевскому и накрыл своим телом неоконченное творение.
Мажевский остолбенел и вопросительно взглянул на Бородинского.
- Потом, я позже покажу! Остался всего один раз! Последний. И я допишу ее!
Леонид не возражая, пожал плечами и взяв со стола черные атласные перчатки, направился к выходу. Ничего не сказав, он взмахнул шляпой и исчез в проеме. Через какое-то мгновение послышались его немного грузные неторопливые шаги по лестнице. Лестница жалобно скрипнула под поступью Мажевского и затихла, когда он вышел на улицу


 
ElvДата: Среда, 11.04.2012, 22:25 | Сообщение # 6

Опытный
Сообщений: 150
Награды: 6
Репутация: 3
Статус: Offline
Анна заметно нервничала, ерзая на стуле, но все так же горящим взором смотрела на Антона. Неясное предчувствие не давало ей покоя вот уже несколько дней. Та ночь наедине с любимым открыла ей важную и неоспоримую истину. Она поняла для чего ей стоило жить, для чего она проливала потоки горьких слез на подушку, для чего сжимала бывало порой от отчаянья кулаки и восставала против пресыщенного цинизма мужа, для чего вглядывалась с рассветом в окно на погруженную в туман улицу, для чего ждала непрестанно с особым, присущем только женщинам, упорством одного, - для ее любви. Ради любви стоит жить! – поняла она, осознав безжизненность ранее своего бессмысленного существования. Ради одной только любви!
Антон разгорячено работал, нанося мазки с особой тщательностью, ему осталось недолго, каких-то пол часа не более, и его шедевр будет готов.
- Тоша, - она прошептала, чувствуя каким-то шестым чувством, что работа подходит к концу.
- Сейчас, милая, – успокоил ее Бородинский, вконец обессилев и вытерев последние остатки пота на лбу рукавом рубашки.
- Готово! – торжественно произнес он, бросив кисть из затекших пальцев, и по привычке бережно накрыл холст простыней.
- Ах, Тоша! – Анна кинулась к нему, опрокинув второй раз не менее счастливый стул, и повисла у Антона на шее.
- Любимая, хочешь взглянуть? – спросил он, горячо целуя ее.
- Потом, - выдохнула она и крепко сжала его голову руками.
- А отчего же не взглянуть? – услышала она подозрительно знакомый голос и обмерла.
В комнату неспешными шагами вошел Августин Лаврентьевич. Беспощадно расшвыривая все вокруг своим цепким взглядом, он иронично улыбнулся и даже сделал легкое подобие поклона.
- Отчего же не взглянуть? – повторил он все так же с просачивающейся по интонации голоса насмешкой.
- Давайте посмотрим. Мне весьма интересна эта ваша картина, хотя картина только что открывшаяся передо мной, меня не менее заинтересовала, - при этом стальные нотки послышались в его наивно кажущемся мягком баритоне.
Стекло слабо задрожало от проезжающей внизу кареты, а полувыдавленный тюбик с краской испуганно упал со стола, спрятавшись за плинтусом.
Анна стояла не шелохнувшись, все так же обнимая за шею Антона. Но тело ее била настолько сильная дрожь, что маленькая заколка упала с ее волос и застряла в складках бархатного темно-коричневого платья.
Антон закусил губу и, загородив собой Анну, вышел вперед на суд пронзительных глаз Рожевского.
- Вы, насколько я знаю, не ценитель искусств. Но коли вам угодно, я покажу вам, - решительно произнес он, взявшись правой рукой за простыню.
- Нет, Антон! – прошептала Анна, словно появившись из ниоткуда, позади Антона. Опять же это не весть откуда взявшееся мужество не подвело ее.
- Августин, - позвала она, убрав руку Антона с холста, - К чему все эти разговоры? Чего ты добиваешься?
Лаврентьевич ехидно улыбнулся и не спеша, достав часы из кармана, взглянул на циферблат. Странно, но неизменно преданные ему стрелки часов, остановились. Прокрутив завод громоздкими, но, тем не менее, чрезвычайно ловкими пальцами, Августин прижал часы к уху и прислушался. Часы пошли, послушные его движениям.
- Мне всего лишь нужно, чтобы ты села в карету, и мы уехали! – отчеканил он, любуясь гладкой золотистой поверхностью часов.
- Едем! – на сколько это возможно, твердым голосом согласилась Анна.
Удивившись ее быстрому ответу, Августин посмотрел на нее с удивлением, и оглядев, с ног до головы фигуру Антона, язвительно заметил:
- Рубашку вам нужно сменить. Такие сейчас уже никто не носит!
С этими словами он вышел, забирая за собой последние остатки накопившегося за эти чудесные дни счастья, теплившегося в мастерской. Анна прижала руки к лицу. Ее душили рыдания. Повернувшись к Антону, она в последний раз прижалась к его такому родному близкому телу, пытаясь запечатлеть в памяти аромат его волос, холщовой рубашки, масляных красок, засохших на груди, словно капли крови. И молча, не произнося ни слова, стремительно выбежала, спускаясь быстрыми шажками вниз по лестнице. Скрипнула дверца кареты под окном, и Антон услышал цокот копыт лошадей, уносящих прочь его любовь. С уходом Анны, свет ушел вместе с ней, обнажив всю уродливость и убогость его мастерской. Кусочек лака больше не блестел, он просто лежал безжизненно на полу, погаснув, быть может, навсегда.


 
ElvДата: Среда, 11.04.2012, 22:28 | Сообщение # 7

Опытный
Сообщений: 150
Награды: 6
Репутация: 3
Статус: Offline
Что сталось потом с Анной? О чем они говорили с мужем в плотно закрытом кабинете, Антон не знал. Он мог лишь смутно догадываться, что все кончено. Мир подарил ему этот глоток любви, чтобы так же безжалостно отнять у него единственно дорогое его сердцу создание. Его Анну.
А теперь, читая ее письмо, переданное через преданного Григория Слуцкого, Антон чувствовал, что мир рушится, засасывая его истерзанную душу в пропасть, в непроглядное небытие. Она уедет в Европу, и он больше никогда ее не увидит. Он ей обещал в ответной записке, так же как, быть может, она обещала в слезах своему мужу отречься от всего. Теперь она уже добровольно заключила себя в коллекцию Августина Лаврентьевича, связав себя перед ним нерушимой клятвой, избегая уничтожающего всеобщего позора, которым Августин грозился ей в случае неповиновения. И сегодня, собрав все необходимое, Анна с глубокой печалью и скорбью расставания вывела своих детей из усадьбы, держа их за руки. Посадив их в карету, она горестно бросила прощальный взгляд в окно, за которым остался неизменный друг Григорий Федорович, подчинившийся приказу Рожевского остаться и присмотреть за домом. Ее последняя поддержка растаяла. И посмотрев в окно, задернутое плотной занавеской, Анна сквозь слезы заметила сгорбленную фигуру Григория. А как пахнет его плечо? Табаком и еще чем-то близким и одной ей родным еще с детства.

***

Прошло уже пять лет и к Антону однажды пришел Григорий. Сгорбленный еще больше прежнего он все что-то пытался сказать, но задыхался и никак не мог придти в себя.
- Аннушка! Аннушка умерла! В Вене от горячки.
Перед Антоном в раз все поплыло и закружилось, он опустился на пол и закрыл глаза.
Анна, Анна. Где же твоя улыбка? Твои поцелуи до сих пор горят на моих губах.
Он знал, что духовно уже разделил с нею участь. Вот уже пять лет он не жил. Он существовал.

***

Как-то одним прохладным сентябрьским утром к Антону зашел Мажевский. Застав своего друга в таком же неизменно болезненном состоянии, он возможно в первый раз почувствовал горечь за эти последние десять лет. Процветал он все так же хорошо, под руку следуя со своей женушкой Василисой Петровной. Все двери салонов любезно открывались перед ними и приглашали внутрь, окутывая дорогими восточными благовониями. Он стал довольно известным, а главное модным живописцем того времени, кто легко и быстро писал чудесные портреты. Он уже было подумывал создать собственный салон для гостей, куда повесит при выгодном освещении свои последние работы. Он был чрезвычайно доволен собой и строил для себя еще более блестящее будущее, успех которого был ему почти обеспечен.
Заметив в углу задернутый простыней холст, он подошел к нему и с любопытством обратился к Антону.
- Позволишь взглянуть, Бородинский? Это все та же картина, твоя последняя работа, как ты утверждаешь?
Антон безучастно махнул рукой, давая знак Мажевскому.
Деловито приподняв край материи, Леонид резко сорвал ее с холста и остолбенел.
Что это? Что? Неужели это – картина?
Он не веря глазам своим, дотронулся пальцами до полотна. Вся мастерская как будто разом озарилась невидимым светом, лучи солнца стремительно потекли через мутное окно, освещая всю убогую обстановку Антона и удивленную замершую фигуру Мажевского.
- Знаешь, - тихо сказал Антон, - Ты говорил мне, что она не может быть со мной вечно. А ведь она жива. Она со мной. И даже после моей смерти она будет жить на этом полотне, освещая весь мир свои светом!
Валя вздрогнул, как будто услышав чью-то фразу, и испуганно оглянулся. Другие его одноклассники уже далеко ушли вперед, оживленно болтая и балуясь. На них ласково и в то же время строго прикрикивала классная руководительница Елена Смолина.
Посмотрев еще раз на чудное полотно перед ним, мальчик увидел, как на него точно живая смотрела удивительной красоты женщина. Выйдя, будто из колдовского оцепенения, Валя быстро побежал по залам Третьяковки, догоняя своих товарищей. А в его голове все стучала непонятно откуда попавшая туда мысль: Освещая весь мир своим светом!


 
Lagrima-CristyДата: Пятница, 13.04.2012, 23:20 | Сообщение # 8

Критик
Сообщений: 232
Награды: 9
Репутация: 3
Статус: Offline
Нет...Достать платочек у меня желания не возникло, хоть и дама. Не сентиментальная я happy Да и не веет от рассказа безнадежностью, тоской. Видимо, внутренний свет главной героини, не только портрет озарил, но и рассказ. Все же вот такая любовь лучше, чем расчетливость и холеное равнодушие Мажевского. И наплевать, что все плохо кончится. В веках остаются трагедии, а не такие сытые индивиды, как он.
Прекрасная стилизация под Золотой век. И вновь Гоголь с его Петербургскими повестями вспомнился. Вот только конец...не знаю, мне кажется, ни к чему тут школьник. Вроде, и показывает он, что портрет сохранился, а с ним эта история, и мысль проводит...но почему-то сбивает он меня

Спасибо за рассказ! flowers


 
ElvДата: Суббота, 14.04.2012, 12:32 | Сообщение # 9

Опытный
Сообщений: 150
Награды: 6
Репутация: 3
Статус: Offline
Ах, Лагрима, ты осилила сию какофонию из розовых паразитов))
Спасибо большое!! happy
п.с. а школьничек умолял вклинить его в конце, и я не смогла отказать ему..


 
Форум » С пером в руках за кружкой горячего кофе... » Ориджинал » Портрет (Дамам лучше запастись платочками)
  • Страница 1 из 1
  • 1
Поиск:

 

 

 
200
 

Откуда Вы о нас узнали?
Всего ответов: 127
 





 
Поиск