| Шатриена | Дата: Понедельник, день тяжелый(((, 27.02.2012, 15:39 | Сообщение # 1 |
|
Дух флуда и ереси
Сообщений: 299
Награды: 5
Репутация: 5
Статус: Offline
| Зима и лето
Солнце светит, ветер с юга
И только бродит где-то чудо.
Раз. Два. Цок. Цок. Три. Четыре. Снова цокот.
Восемнадцать. Цок.
Восемнадцать башен вонзаются в темное небо.
Мчатся кони к замку, везя легкую карету.
Сидит в карете девушка и считает башни. Раз. Два.
Цокают копыта по мощеной дорожке.
Невидимые музыканты играют на скрипках.
Надсадно хрипит что-то советник.
Мчится карета к замку…
Она грустит. Он счастлив.
Он король. Она принцесса.
Он любит лето. Она — зиму.
Она ненавидит душные летние ночи. Он не понимает ее грусти и раздражения.
Он король. Она королева.
Он зовет ее солнцем. Она, ненавидя палящие лучи небесного светила, плачет.
Он любит ее. Она любит зиму.
Душит в липких объятиях ночь.
Кружат в воздухе крупные белые хлопья, исчезающие, лишь коснувшись земли.
Она смеется. Она любит снег.
Он любит лето. И ее.
А она любит зиму. Так просто.
Лето и зима. Пополам.
Муз
— И что мне писать?
— Что хочешь.
— Эм… не поняла.
—Даю полное право измываться надо мной. Посмотрим, на что ты горазда.
Я бы конечно могла… но лучше уж голая правда. Муз мой… бесцеремонная, наглая сволочь, использующая меня в качестве предмета издевательств. Раньше я была невинным ребенком с ясными голубыми глазами, светлыми волосами и чистой душой. А сейчас… нет, внешность не поменялась, но зато чистой души как не бывало. Испортил он меня.
А о Музе. Красивый он. А еще умеет менять внешность. И пользуется этим. Ну как тут не поддаться, когда на тебя щенячьим взглядом смотрит твой любимый персонаж. А когда его бьешь, объясняя, что он портит мне мировоззрение, то он лишь отмахивается: «Ну и фиг с ним».
И лентяй. Жуткий. На работу тратит по минимуму, говоря, что он лишь тот, глядя на кого, нужно вдохновляться. Но это днем. Ночью в нем просыпается энтузиазм и желание работать. А я хочу спать. На часах три часа ночи. И это чудо тащит меня из постели, приговаривая что-то про зашибенную историю, которую я должна записать.
«— Ты чего валяешься?
— Я не валяюсь, я сплю.
— Что-о? Какой сон? А ну-ка вставай!
— Пшел вон!
— Не-а.
— Ну пожа-алуйста!
— Харе ныть, все равно не спишь же».
У него всегда в руках кружка чая. То ли я так на него повлияла, то ли жизнь, но этот напиток он употребляет в немереных количествах.
«— Ты наркоман.
— Правда?
— Может, хватит пить чай? Того гляди лопнешь.
— Ну, лопну я или нет, это мне решать.
— Знаешь, будет не очень эстетично разглядывать твои кровавые ошметки.
— Пра-авда? Может, и ты тогда кружечку от себя отодвинешь? Не меньше меня чаю выпиваешь.
— Мне можно, тебе нельзя
— Это дискриминация личности!
— Тебя дискриминируешь…»
Моего Муза можно смело назвать извращенцем. А как по-другому, если после очередной истории, которую я записала (или не записала, зависит от ситуации и его лени), он начинает рассказывать про ее героев такое… он явно не слышал об ограничении в возрасте. А мне слушать.
— Ну, что ты про меня написала?
— Читай, я не мешаю.
Он наклоняется к монитору, жадно вчитываясь в текст.
— Сама ты извращенка… — тихо бормочет.
— Ну как?
— Как, как… я с тобой не разговариваю.
Демоны
Белый мрамор кожи, обрамленный шелком зеленого платья. Тонкая талия в объятьях-тисках корсета. Медово-золотистые волосы, идеальными локонами падающие на спину, плечи. Зеленые, словно весенняя листва, глаза в пол-лица. Горделиво вздернутый носик. Призывно манящие полураскрытые губы, нежно-розовые, словно лепестки роз.
Она впервые попала на прием. Зеленые глаза светились любопытством, которое она неумело скрывала. Так же неумело, как и румянец, легший розовым отблеском на щеки. Она смеялась, танцевала. И пила вино. Осторожно, чтобы не запьянеть. Бросалась призывными взглядами из-под длинных ресниц. Мужчины на обещание, сквозившее в ее фигуре и жестах, отвечали. Кружили ее в танце, шутили. А она улыбалась, и ускользала в объятия другого. И снова внимала шуткам и неумелым комплиментам.
Скрывающая под маской невинности стерва.
— Нравится, Элео? — вкрадчивый голос шипящей змеей ворвался в сознание, безжалостно срывая морок волшебства с девушки. Все такая же смеющаяся, но уже не кажущаяся такой опасной.
— А тебе обязательно так подкрадываться, Эрцихаль? — Элео продолжал следить за ней. Но ощущал, что брат стоит рядом, стоит только обернуться, и ты столкнешься с холодным взглядом черных глаз.
— Такой уж я, — рассмеялись в ответ. — Так как, братишка?
Кружащаяся в танце девушка рассмеялась, одарила своего партнера страстным взглядом и через минуту танцевала уже с другим. Элео улыбнулся.
— Идеально. Она словно живое воплощение похоти, вожделения, страсти. Мне ее даже почти жаль.
— Жаль? Тебе? – в голосе Эрцихаля проскальзывают удивленные нотки.
— Я пошутил.
***
Женское тело в уличной грязи. Разорвано в клочья. Нельзя гулять с незнакомцами. Мало ли, вдруг наткнешься на маньяка…
Братья
Я вглядывался в лицо того, кто когда-то шел рядом со мной. Всегда помогал, поддерживал.
Мой глупый упрямый братец, стремящийся сделать все по своему разумению. Сколько горя ты причинил людям своей жаждой доказать, что ты самостоятелен? Уже и не перечесть. Ты, твой образ уже давно стали символом зла, символом тьмы. И не верится, что под страшной маской, которой ты прикрыл свое лицо, прячется ребенок, верящий в добро.
Добро и зло. Какие глупые понятия придумали люди. Ничто не абсолютно. И ты в том числе, братишка. Твой любимый черный цвет все равно не такой темный, каким его видят. Смазанные серые краски незаметными полутонами прячутся в общей черноте.
Наверно, слишком глупо было проводить четкую грань между нами. Но ничего уже не изменить. И ты сам виноват в этом, устраивая войны, в которые мне приходилось вмешиваться. Сколько царьков продали тебе свои души, стремясь взять всего и побольше?
А что я тогда? Светлый пророк, воплощение света, добра и целомудрия. Ха, уже даже не смешно. Эта роль приелась до зубовного скрежета. Так надоел этот белый наряд… а люди ведь верят, что это правильней, быть похожим на меня. Глупые. И так приятно провожать души тех, кто понял, что Свет и Тьма едины и неразделимы. Тех, кто сумел удержаться на тонком мостике между ними.
Братишка, ты ведь понимаешь, о чем я, не правда ли? Так неприятно каждый день надевать маску, но им ведь это нравится. Нравится верить в нашу вражду, в то, что мы готовы убить друг друга. Какими все-таки неразумными вышли они у нас.
Она
Темный мрамор, стены из которого словно держат тебя в тисках. Высокий свод, уходящий ввысь. Смотреть на него страшно, кружится голова. Под ногами скользкие каменные плиты. Белые, с едва заметными золотистыми прожилками-венами. И музыка. От нее становится жутко, хочется спрятаться, укрыться в своем маленьком мирке. И одновременно в теле царит легкая эйфория.
А ты танцуешь под эту мелодию. Тело движется само собой. И не закричать, не содрать с лица неуместную улыбку, приклеившуюся к лицу. Партнер, ведущий тебя в танце, невозмутим. Улыбки нет, в серых глазах застыло равнодушие.
Мы одни. Очень зябко. Иногда кажется, что дует холодный ветерок, от которого хочется передернуть плечами. Нельзя.
И все равно уже, что это за место и почему ты кружишься под странную, пугающую музыку с незнакомым тебе мужчиной. Лишь бы это поскорей кончилось.
Раз-два-три, раз-два-три. Странно, почему вальс? Музыка совсем не подходит. Мысль скользит на краешке сознания. Почему?
И вдруг тихо. Ты замираешь в центре зала. Вскидываешь взгляд на мужчину. Ловишь его грустную улыбку
— Опять не ты…
Кровь так глупо смотрится на белом камне. Не эстетично. Темно-красная жидкость лениво покидала свою хозяйку, расползаясь ужасно уродливым пятном. Он брезгливо оттер пальцы платком. Тот расцветился красным. Очередная пустышка. А так хотелось надеяться, что это Она. Бред. Но, почему-то глядя в широко распахнутые темно-синие глаза, верилось, что та, которую он полюбил, может вернуться.
Быстрым шагом покинул он залу. Она любила здесь танцевать. Любила…
Замерший у дверей слуга кинул на него вопросительный взгляд. На проскользнувшую в нем надежду он горько усмехнулся. Слуги любили ее.
— Выкинь труп. И вытри кровь. Это опять не Она.
Фото
Старые фотографии – они как кусочки прошлого – пыльные, ломкие. С выцветшими краями и знакомо-незнакомыми лицами.
Перед тобой вырастает странный мир, где небо всегда хмурое, а люди либо блондины, либо брюнеты. Где царит идеальный закон равновесия и черного с белым поровну, а все остальное затеняет серая хмарь. Где улыбаются и дети, и взрослые. Где есть что-то, чего нет сейчас. Где все совсем другое.
Эти дети с пионерскими галстуками, и эти дамы в старомодных платьях – кто вы? Почему так печально видеть ваши лица? Почему так обидно, что все это – и не твое, что ты упустил, не увидел своими глазами, не прикоснулся, не попробовал, не узнал? Что за странное чувство возникает, когда берешь в руки черно-белый прямоугольник?
От чего мурашки по коже, когда видишь на фото похоронную процессию? Там люди у гробов… плачут. Там гроб окружен детьми и взрослыми. Там… там прошлое. Не твое. Чужое. Чуточку стыдно и страшно, что ты стал невольным свидетелем этой картины. Но любопытно до жути. Тебя это не коснется, ведь оно там, далеко.
А впрочем, что это я? Это всего лишь старые фотографии…
Говорят
Говорят, в нашем мире не осталось жертв, одни лишь хищники. Обманчиво-прекрасные. Холодные и ядовитые. И говорят, самый страшный хищник – это тот, кто выглядит самым невинным.
«Убей ребенка, пока он не вырос и не убил тебя сам.
Не верь ангельской внешности, бей в самое сердце.
Не верь. Никому. И никогда»
Говорят, мы давно разучились верить и запутались в том кто друг, а кто враг. Но так и проще – вокруг остались лишь враги.
«Не привязывайся – предадут.
Не люби – предадут»
Говорят, наш мир давно прогнил. Говорят, мы похожи на монстров. Говорят…
«У тебя нет друзей – лишь враги. Есть только те, кто сильней и слабей. Ты не должен быть слабым – бей!»
Говорят, мы сошли с ума. Мы рвем друг другу глотки. Мы не ведем счет убитым – так проще, поверь.
«Не помогай тому, кто слаб и жалок. Он сделает тебя себе подобным»
Говорят, мы сами убили всех тех, кто мог вернуть нам чувства. Говорят, что это мы заставили их быть такими как мы. Говорят…
Они были слабы, не умели сражаться. Они верили во что-то, не доступное нам. Они плакали и умели смеяться. Они страдали, переживали… они были слабы. Они сами убили себя. А те кто поднялся и убивал вместе с нами – тот знал, что они – слабаки.
Феникс
Ты глупый несмышленый малыш,
Ты маленький-маленький Феникс,
Ты хочешь дарить людям свет
Но… их манит лишь денег блеск.
Тычешься с приветливо раскрытые ладони, искрясь крохами тепла. Радостно мчишься навстречу незнакомцу, на лице которого нет улыбки. Обогреть, развеселиться, заставить смеяться. Но ты один, а их много. Тебя не хватит на всех, глупыш. Ты светишься – яркий, теплый и такой маленький. Ты ведь знаешь, что не можешь бесконечно всех согревать? Однажды и ты замерзнешь. И тогда тебе будут дарить улыбку. А ты будешь жадно собирать краденое счастье. Оно не будет твоим, свое ты раздал прохожим, потратил на чужие улыбки, согрел им холодные пальцы. Ты – маленькое солнышко, которое рыжим клубком метнется под ноги плачущей девушке. Ты светишься – яркий, теплый. Несмышленый малыш. Ты родился таким – чтобы дарить людям счастье. И умрешь, согревая незнакомца с глазами цвета дождливой осени. По тебе не будут плакать. Ты Феникс, возродишься вновь, через пару лет. Снова будешь спать на сырой земле, снова будешь счастливым сквозь боль. А потом ты уйдешь и в мире станет больше печальных людей.
Фиолетовая мечта всех душевнобольных
|
| |
| |
