Тот, кто первым придумал путешествовать по рекам на кораблях, заслуживает долгой мучительной казни. И непременно публичной – чтобы другим впредь неповадно было.
Можно было бы, например, насадить этого умника на кол, привязав к обеим рукам флаги, и в таком виде водрузить на крышу главного здания порта в Вильдоре. Вместо флюгера - пусть уж вдосталь повертится, пока подыхать будет.
Или раздеть догола и выставить на Хортицкой площади. А точнее – вывесить,  привязанным к перекладине виселицы кверх ногами. И потом через воронку заливать ему в задницу воду, ведро за ведром, бочку за бочкой, пока гадёныша не разорвет изнутри, да так, чтобы его поганые потроха водопадом наружу вынесло, на радость всем бездомным псам  в окрýге.
А еще можно, связав подлеца по рукам и ногам, перебить ему все кости и бросить  окровавленным в какой-нибудь подходящий затон, где жадные и вечно голодные сомы будут отъедать от него кусочек за кусочком... Чтобы ни у кого не оставалось сомнений: человеку пристало передвигаться по суше. Пешком, на лошадях, в повозка и каретах... Хоть на карачках – но только по тверди земной и путешествуют все приличные люди. Да и нелюди тоже. Покажите мне хоть одного гнома или гоблина, который согласится сесть в лодку!
Фантазия у Влада Зборовского была поистине неисчерпаемой, но работала она сейчас только в одном направлении – обратно на берег. Барона штормило.
Причем штормило не по-детски, хотя Мейвен в своем среднем течении – река исключительно спокойная. Сколько-нибудь сильной волны на ней практически не бывает, а волшебный ветер, наполнявший паруса "Звезды заката", дул сегодня ровно и без малейших порывов. И в том, что Влад чувствовал себя, словно в бушующем море у западных берегов Асконы, когда легендарный Мелетонский Бык из-под воды вздымает и обрушивает на прибрежные скалы неудержимые пенные  валы – в этом не были повинны ни шхуна, ни сама река. Даже имея в виду, что вблизи текучей воды ему как вампиру всегда было несколько не по себе.
Нет,  дело было в другом.
Наспех скроенная магия леди д'Эрве выполнила свою задачу и сотворила, казалось бы, невозможное: она на целые сутки стянула Зборовскому незаживающую рану на тех частях тела, о которых в дамском обществе упоминать не принято. Причем "самопальное" волшебство Энцилии не только вернуло барону способность ходить, но и помогло ему переломить ход событий, подменив саму волшебницу и Юрая совершенно посторонними персонажами и перенацелив исходящую от Белого Братства опасность исключительно на себя.
Хотя он всего лишь сделал то, чего требовали долг и дворянская честь.
Да, он это сделал, Тинктар побери! Но теперь наступала расплата: пусть магия Энси и смогла подстегнуть на какое-то время его тело и обмануть боль, но сила никакого волшебства не вечна. А после этого наступает похмелье. Состояние полной исчерпанности, когда кажется, что сам ты не в состоянии пошевелить пальцем даже под угрозой смертной казни, но при этом самый легкий ветерок способен запросто сдуть тебя за борт. Голова кружится, как карусель на ярмарке, а пол – и уж тем более палуба – так и норовит сбежать из под ног куда-то в неизвестном направлении. И единственное, чего хочется в такую минуту – это забраться в койку, забиться под одеяло и забыться сном...
Как же, размечтался!
- Нет, ну вы только полюбуйтесь на эти поля, господин барон! У меня просто сердце слезами обливается. От одного-единственного взгляда на подобную бесхозяйственность хочется крепко выругаться, а потом не мешкая взяться за плеть. – Негодующий возглас в очередной раз вывел Влада из того блаженного состояния хрупкого равновесия, которое тот едва-едва сумел обрести.
- Простите?
- Даже и не предлагайте, барон, такое не прощается. Где это видано, чтобы столько земли невозделанной оставлять, едва ли не треть всей пашни?! Уверяю вас: плетьми и только плетьми, иного обращения это сельское быдло и не заслуживает.
Надоедливый голос, назойливо зудящий сейчас над ухом, принадлежал некоему господину фон Поттиху – мелкопоместному дворянину из южного Вестенланда, с которым Збровский был вынужден разделить каюту. Других свободных мест, достойных обладателя баронского титула, на шхуне не оказалось, и теперь Владу приходилось часами выслушивать подробности многочисленных дел и забот своего соседа: остановить поток словоизлияний самовлюбленного фанфарона было просто невозможно.
- Мне, во славу Арманову, довелось побывать едва ли не во всех странах Круга. Так что я досконально знаю, как вести сельское хозяйство. Уж поверьте, милорд, знаю как никто другой! И ни лени, ни бесхозяйственности от своих крестьян терпеть не намерен ни при каких обстоятельствах.
Возможно, что в словах Поттиха и содержалось что-то, помимо пустой похвальбы, но вряд ли: даже такому весьма далекому от деревенских дел воину и дипломату, как Зборовский, было очевидно, что все свои познания сей землевладелец получил от деда, если не прадеда – и с тех пор не обновлял. Трехпольный севообоорот, который ввели управляющие баронским имением еще при отце Влада, позволял повысить урожайность полей до сам-семь или даже, при хорошей погоде, сам-восемь, то есть едва ли не вдвое. Но самому Поттиху до этих докучливых подробностей, судя по всему, дела не было: он мыслил пусть и дедовскими понятиями, зато масштабно.
- Могу вас уверить, барон, что мои поля славятся на весь Вестенланд, на зависть окрестной мелкоте.  Да и кожевенные цеха тоже: есть, есть у моихмастеров потаенные секреты выделки, за которыми все лендлорды империи охотятся, - горделиво добавил он тут же. - Скажу без преувеличения, что обо мне знают во всех сколько-нибудь значимых домах и дворах Западного полукруга – баронских, графских и даже  герцогских!
Предприимчивый землевладелец был настолько увлечен своим рассказом, что его не волновало уже ничто. Ни то, что Збровский его практически не слушает, ни сомнительная слава пустобреха и прожектёра - а именно в таком качестве и знали фон Поттиха при упомянутых дворах. Знали, вежливо выслушивали, а потом столь же вежливо посылали подальше. И доблестный энтузиаст радостно устремлялся к следующим рубежам, чтобы пытаться соблазнить своими пропахшими нафталином великими идеями всё новых и новых владык.
- Вот вам, наверное, это трудно себе представить, милорд, я ведь несколько постарше вас буду...
Он скептически окинул взглядом фигуру соседа, который в очередной раз скорчился от боли на своей койке и менее всего был расположен сейчас поддерживать светскую беседу.
- Так вот, доложу вам: меня неоднократно и радушно принимали управители герцогских хозяйств Альберна и Монферре, головной казначей  Малой Роси и даже распорядитель двора царя Венцеслава. А в Эскуадоре удостоил только что личной аудиенции сам кастелян-сениор, - не унимался фон Поттих. Перечислять свои именитых знакомых он был способен, судя по всему, часами, хотя большинство из этих титулованых дворян уже назавтра не вспомнили бы его в бесконечной череде посетителей и просителей, а оставшиеся немногие навряд ли сыскали бы для надоедливого визитера хоть одно доброе слово – в этом у барона не было ни малейших сомнений. Успел Зборовский за годы службы пообтереться при дворах, и обходительность от искренней заинтресованности он научился различать уже давно.
Впрочем, доблестный фон Поттих уже дозрел до того, чтобы перейти к сути интересовавшего его вопроса.
- Кстати, высокоуважаемый господин барон, вы вполне могли бы представить меня при вильдорском дворе. - Он даже и не думал просить о подобной услуге, а всего лишь великодушно соизволял Зборовскому оказать ему такую любезность. - У вас же наверняка есть неплохие знакомства, не отпирайтесь!
Ну сейчас, конечно – Влад всё бросит и станет от чего-то там отпираться!
Барон отключился от журчания речей продолжавшего тараторить Поттиха и попытался повнимательнее прислушаться к собственному состоянию. Похоже, что с ним творилось сейчас нечто странное. Привычная боль в ягодицах от полученной неделю назад раны как бы отступила на второй план, а поверх нее накатывали все новые и новые приступы тошноты, головокружения, жажды. Во рту пересохло, руки то и дело начинали мелко дрожать... Зборовский вынужден был закусить губу, чтобы не застонать.
А сосед все никак не унимался. Проворковав несколько минут о тех небывалых привелегиях и выгодах, которые сможет получить господин барон, представив великому князю и его ближайшему окружению его выдающиеся и многообещающие планы, фон Поттих переключился на современную молодежь – непочтительную, наглую и, на его взгляд, совершенно ничего не понимающую в жизни.
- Но ведь отсюда недалеко и до измены, Зборовский, до самой настоящей измены! Причем за примерами далеко и ходить не надо.
Он доверительно наклонился поближе и продолжал теперь уже едва ли в самое ухо Владу.
- Вот, например, граф Сормский. Не покойный Антван, с которым я, кстати, был прекрасно знаком, - Поттих многозначительно прокашлялся. – Нет, нынешний, молодой Эньел, которого я тоже с детских пеленок помню...
Зборовский не мог поверить своему счастью: на какое-то мгновение в каюте воцарился тишина. Но, увы, она оказалась лишь короткой паузой, которая понадобилась его соседу, чтобы перевести дух и продолжить свой рассказ с ещё бòльшим воодушевлением
- Так вот, несколько лет назад он взял себе нового лекаря, тоже молодого и якобы чрезвычайно талантливого.
Голос фон Поттиха оставался таким же сварливым как и раньше, но сейчас в нем появились уже и зловещие нотки.
- А этот, с позволения сказать, лекарь – из молодых, да ранний – потихоньку начал подмешивать ему к лекарствам яд! В настой от кашля, в мазь для боевых ран,  в средство для, – он коротко рассмеялся похабным понимающим смешком, - для укрепления мужской силы, ну, вы понимаете... И вот повсюду этот юнец-лекаришка стал подмешивать ему яд. Причем не такой, чтобы мгновенно убить, а такой, что его светлости постепенно становилось все хуже и хуже, и вроде бы без какой-либо причины. И если бы не я...
Стоп! А вот эту историю Зборовский как раз слышал.
Причем слышал во всех подробностях и совершенно с другой стороны. Лорд Местерль, с которым барон как-то разговорился на одном приёме в Эгедвереше, входил в комиссию, разбиравшую донос на графского лекаря и дело о заговоре с целью убийства сеньора, который этот лекарь со своими помощниками якобы составил.
Дело тогда оказалось не стоящим и выеденного яйца. Никаких ядов и никаких заговоренных на вред лекарств графу никто не предлагал, что и подтвердили лучшие врачеватели и маги, специально приглашенные из самой столицы империи, Хеертона. А пошатнувшимся здоровьем молодой граф был обязан исключительно разгульному образу жизни: неумеренным возлияниям, бесконечным охотам в сырую холодную погоду и вопиющей неразборчивости в выборе любовниц.
Чего вслух, разумеется, никто не произнес.
Но оболганному графскому лекарю сильно повезло, что Эньел оказался, при всем при том, властителем разумным и сдержанным в решениях. Случись подобное, например, в Асконе, целителя бы для начала просто повесили - так, на всякий случай: "бережёного Арман бережёт и Тинктар не берёт". Ну а потом уже стали бы разбираться. Может быть, стали бы. Хотя и не обязательно: лекарей у нас много, а властитель, как известно, один.
- Так вот, господин барон: я посчитал своим долгом немедленно сообщить его светлости о своих подозрениях. Решительно и со всей откровенностью.
- М-м-м?! – Как бы ни было плохо сейчас Зборовскому, но любопытство всё-таки победило: каким образом станет теперь выкручиваться его сосед, оказавшийся, помимо всего прочего, еще и мелким доносчиком?
- К сожалению, этот негодяй сумел убедить графа в своей непричастности. И я даже знаю, с чьей помощью.
Лицо фон Поттиха окрасилось новыми красками. Это было выражение совершенной просветленности – сродни тому, какое можно наблюдать у иерархов в храме Армана во время праздничных служб. Ему открылась высшая истина – не более и не менее. Он знал, знал доподлинно, откуда уши растут.
- Вы бы видели форму его ушей, барон! Без эльфийский крови здесь явно не обошлось, уверяю вас. Пусть не полукровка, пусть квартерон или даже восьмушка, но где-то эльфы у него в родне наверняка есть. А они своих не сдают. Так что эльфийской магией его и отмазали – закон крови.
Закон крови...
Эти слова словно открыли какую-то защелку в мозгу Зборовского, и все мгновенно стало на свои места. Ларчик просто открывался! Влад осознал и причину своего нынешнего состояния, и единственно возможный способ излечения. Способ, которого он не хотел и не мог себе представить – но удержаться от которого был уже не в состоянии.
И тогда барон, плавным кошачьим движением выдернувшись из лежачего положения вверх, без единого слова совершил элегантный бросок и вонзил свои вампирские клыки в ярёмную вену удивленно вскинувшего в этот момент голову фон Поттиха.
В конце концов, он сам виноват!