Маленькая кондитерская.

Une petite pаtisserie.

Я хотел быть кондитером и выпекать вкусные эклеры, слоеные пирожки и золотистые хрустящие вафли. И специально к праздникам и юбилеям, а можно и просто так, делать торты бежевого цвета из коньячного теста и украшать их детскими мечтами.

Я - кондитер.
Кондитерская должна быть открыта всегда, а табличка с надписью «Ferme»1 не появится на дверях моей кондитерской даже поздним вечером. И ни кто не посмеет выкрикнуть из-за дверей: «Еще пять минут». Вот и большие напольные часы в футляре из резного дуба, что приютились у меня, всегда показывают одно время – время пить чай или кофе – о чем сообщают чудесной мелодией, перемежающейся легким боем. И никогда они не скажут вам о том, что пришло время закрывать кондитерскую.

Лишь Рождество приходит однажды нарядным праздником, пахнущим елью, морозом, камином, яблоками, клюквенным пирогом. Праздником с аппетитной хрустящей корочкой жареной индейки и холодным вкуснейшим champagne frappe2. А у меня праздник случается каждый день. И любой желающий может вдоволь потчевать себя слоеными пирожками или другими кондитерскими изысками, чтобы позже друзьям рассказывать как он был ошеломлен пирожным с миндальным кремом, и позволил для себя organizzare una piccolo fеsta per mezzera3. Я всегда старался превзойти свое искусство кондитера, в надежде, что мои фамильные рецепты для приготовления le geteau4 так же блестящи, и так же поражают как и eclair5.

Я – кондитер. А, правда, что кондитер он лучше провизора, много лучше preparateur en pharmacie6. И дело вовсе не в названии "провизор", а в том, что у кондитера все очень и очень вкусное, а у провизора не очень и даже противное. Но почему так происходит, что, иногда, мои почитатели бредут в аптеку: лавку со стеклянными банками и бутылками, на которых наклеены этикетки с надписями на непонятном языке, наполненными разнообразной невкусной снедью.
«Omnis caro ad te veniet7», - усмехается тощий желчный провизор, потирая ладони и наполняя все новые склянки порошками и микстурами. Однажды я понял – они бредут к аптекарю за надеждой – а ко мне приходят за праздником. И, наверное, торговать надеждой очень непросто, и он не вправе сказать: «Для Вас il n'y a pas le moindre espoir8. - Так же как и, - надеюсь, что скоро увидимся».
Это грустно, но, видимо, все провизоры немного печальны. А вот я всегда говорю моим друзьям, расставаясь: «До скорой встречи».
И, все же, мои друзья неизменно возвращаются ко мне. И что бы удерживать их как можно дольше, я поставил у себя в кондитерской огромный кофейник и купил несколько мешков боливийского кофе и медную кофемолку, которую сторговал у антиквара армянина в лавке напротив. Теперь можно пить кофе, есть вкусные эклеры, что всегда остаются для любителей перекусить после завтрака, и смотреть на мощенную булыжником улицу и антикварную лавку моего соседа.

Под полосатым тентом крохотной летней площадки моего заведения на венских стульях за небольшими столиками любят отдыхать соседи и читать толстые газеты с розовыми страницами или журналы глянцевой бумаги. Они равно важно и рассудительно беседуют и о миропорядке, и о женитьбе нерадивого Рене на молоденькой Жюли, о испанских монархах и о бегах в ближайшую пятницу или о футболе, и много о чем другом, высказывая в своих суждениях здравый смысл буржуа. Я мог бы часами болтать с ними, но меня ждут другие гости.
После пятого часа вечера к ним приходит Жан Мари Буало со своим аккордеоном, и тогда вокруг разносятся веселые парижские мелодии. Мonsieur Буало совершенно солидных размеров, эдакий signore ciccione9, но при этом весьма ловко управляется со своим внушительным инструментом. Я подаю ему стаканчик madеre и чашку ароматного чая. И мы слушаем незамысловатую музыку южных портовых городов.
Затем он допивает чай и басит мне:
- Еще пол-чашечки, - и добавляет , - senza indugiod. 10
- Gia. Vingo subito11, - отвечаю я, и приношу еще одну чашку чая.

А когда на улице свежеет и легкий ветерок толкает разноцветные фалды навеса, это означает, что к вечеру собирается дождь.

Я очень люблю дождливые дни. Тогда у меня начинается маленький праздник di pioggia12. Потому что рядом столько друзей, знакомых и просто укрывшихся от дождя прохожих. Они оставляют разнообразие зонтов в специальных корзинах, куда на поддоны стекает дождевая вода. И все хотят быстрее согреться чашечкой кофе или ароматного чая с бергамотом, или просто стаканчиком чем-нибудь покрепче. На этот случай у меня всегда припасено несколько бутылочек превосходной мадеры и хереса. А трубочный табак, неизменно ирландского и датского исполнения в больших коробках обрел свое место на гранитной полке камина. Я даже написал табличку со словами благодарности к тем, кто захочет угоститься табаком.

«JE VOUS REMERCIE DU FOND DE COEUR»13

А еще, случается иногда так, что изношенные электрические провода начинают бунтовать в руках расшалившегося ветра, и кондитерская погружается в интригующий сумрак. И, как волшебство чарует наше воображение, так и свет от свечей трех пятирожковых серебряных подсвечников завораживает моих посетителей. Я вношу поочередно каждый из dieses Artefaktes14 в гостевую и под дружные аплодисменты посетителей зажигаю свечи. Света становится не столько достаточно в зале, сколько в сердцах, все пьют кофе и хрустят нежными пирожными и, затем, курят трубки с вкусным ирландским табаком.

А когда все уходят по своим неизбежным делам, выполняя обязательства, раздавая долги и расшаркиваясь перед кредиторами, и я остаюсь совсем один, меня навещает большой рыжий кот, цветом и формой напоминающий бабушкин яблочный пирожок. Он приходит неизменно тогда, когда мне становится особенно грустно. В холодные дни, занося с собой запахи слякоти или мороза, напоминая о lune rouse16, кот подходит к жарко горящему камину и долго приводит себя в порядок, вылизывая и приглаживая каждую шерстинку. А после окончания процедуры, еще несколько раз придирчиво оглядывает себя и, затем, забирается в плетеное кресло-качалку, которое нарочно приготовлено для столь странного гостя. Через некоторое время кот прикрывает глаза. Он укладывает тяжелеющую голову на подобранные передние лапы и вокруг раздается негромкое мягкое благодарное клокотание, и я думаю, что у него самый шикарный в мире ronron17. За это бесподобное canterellare18 я так запросто и зову его Ро. И я располагаюсь в маленьком уютном диванчике и мы, молча, беседуем долгими слякотными ночами.

1 – закрыто – фр.
2 – холодное (замороженное) шампанское – фр.
3 – устроил маленький праздник на полчаса – итал.
4 – пирожное – фр.
5 – молния (эклер) – фр.
6 – провизор – фр.
7 – к тебе прибегает всякая плоть - Псалом 63, 3 – лат.
8 – нет никакой надежды – фр.
9 – господин толстяк – итал.
10– немедленно – итал.
11 – уже … сейчас же (сию минуту) – итал.
12 – дождевой – итал.
13 – чувствительно благодарю – фр.
14 – этих артефактов – нем.
15 – бледно-рыжий – фр.
16 – апрельские заморозки – фр.
17 – мурлыканье – фр.
18 – мурлыкать песню – итал

Один.

Старик по-прежнему варил кофе в медном кофейнике, настолько древнем, что количеством лет, проведенных в этом мире, кофейник мог бы потягаться с хозяином. Дополняло это странное сходство и то, что, как и хозяин, кофейник страдал своим своеобразным артритом: вот и сейчас он не мог ровно стоять на плите. Но, не смотря на "старческие капризы", кофе был всегда очень хорошо сварен, но об этом старик никогда не думал. Он любил кофе и делал его хорошо, как и все то, что и мы делаем с любовью и уважением к своим трудам.

Каждую пятницу старик, преодолев около полутора миль живописной дороги, петлявшей между масличными и апельсиновыми посадками, появлялся в небольшом городке, чтобы зайти в церковь, дабы entrar a rezar a la iglesia, тем самым, отдать должное уважение Господу, то искреннее уважение, на которое способны только старики. После службы он отправлялся сыграть партию в карты в местном кинотеатре, где собиралось еще два десятка пожилых мужчин поболтать и выпить пару-другую стаканчиков вина. Вечером, на обратном пути старик заходил в лавку еврея бакалейщика Соломона, где покупал кофе и сигары и степенно возвращался в свой дом на побережье.

Этот дом, выстроенный из серого бутового камня и покрытый красной черепицей, был построен на небольшом выступе над морем. Все прежние времена дом служил жилищем смотрителю маяка коим и числился старик. Но, вот уже двенадцать с небольшим лет назад, когда на искусственной песчаной косе был возведен новый причальный комплекс, управляемым исключительно компьютерным смотрителем, свет старого маяка погас. Маяк был упразднен как портовый объект, то есть, освобожден от бремени государственного обеспечения и дотаций, и остался лишь названием на карте 1794 года, красовавшейся над рабочим столом в кабинете старика. Здесь же в доме, помимо рабочего кабинета, с немалым уютом были устроены несколько небольших комнат, окружавших просторную гостиную. Ничем не примечательная мебель орехового дерева составляла основную обстановку, и только черный резной сервант и стол с четверкой стульев работы мадридских мастеров особенно удачно украшали интерьер гостиной.

Но особой гордостью Casa была выстроенная руками старика терраса из обломков португальского галеона, поднятого со дна моря случайным штормом и доставленным утренним приливом на побережье…Старик любил дерево и любил работать с ним. В молодости он много столярничал и впоследствии уже не мог отвыкнуть работать руками. Два года ушло на создание террасы, ее резной балюстрады, полировку каждой ее деревянной части. И результат превзошел все ожидания. Тераса великолепным образом вписалась в архитектуру и придала дому вид достойного обеспеченного жилища, также, как испанская espada придает благородный вид идальго.

Башня маяка отстояла от дома на несколько сот метров и возвышалась на скальном плато и на протяжении нескольких веков своим светом сопровождала корабли в безопасную бухту. Сейчас башня осталась лишь историческим напоминанием о славном морском прошлом страны. К ее подножью вели двадцать семь гранитных ступеней, заканчивающихся небольшой площадкой, вымощенной таким же гранитным камнем. Площадку ограждал невысокий каменный забор, частично разрушенный и заботливо восстановленный стариком. По углам площадки были помещены два корабельных орудия на еще крепких деревянных лафетах. Старик тщательно вычистил и отполировал орудия, будто бы знатный пушкарь и, теперь, каждый вечер, падающее в море солнце яркими всполохами отражалось на медных орудийных стволах.

Рядом с домом на полу-акре плодородной земли был выращен стариком и заботливо ухожен великолепный сад и несколько десятков виноградных лоз, дававших в осеннюю пору неплохой урожай. Подвал дома никогда не пустовал, и несколько бочонок превосходного вина всегда мог скрасить одиночество или стать достойным дополнением к празднику.
Вот только заниматься садом старику становилось труднее, груз прожитых лет все чаще напоминало о себе, и все тяжелее давался уход за персиковыми и апельсиновыми деревьями.

Когда отпала нужда следить за исправной работой маяка, Старик некоторое время проводил на террасе своего дома с мольбертом и красками, рассказывая холсту о море, время от времени подливая крепкий кофе в чашку. Протяжными мазками он придавал своим мыслям материальное подтверждение. И постепенно холст обретал живой трепет марины, насыщенный ее красотой и мощью, умиротворением или буйством штормов. Из-под кисти рождались новеллы и пьесы о том, как рядом на побережье шумит вспененный морской прибой, и когда угасающее солнце разбрасывает медовые всплески по имбирному небу, пересекая искрящееся море и оставляя под собой пылающий горизонт, в нарастающие сумерки следует галеон, с борта которого умелый канонир выстреливал в небо первые звезды. Об этом старик повествовал холсту. Подолгу вечерами старик оставался в плетеном кресле на террасе дома залитой светом янтарного заката, где приморский воздух смешивался с ароматом хорошо сваренного кофе и крепких сигар.

Через неплотно задернутые занавески в окне гостиной был виден выставленный на одной из полок серванта новенький фаянсовый ромашковый кофейник, который на прошлые именины подарил ему двоюродный брат. Этот кофейник очень красивый и очень нравился старику и должен был покинуть свое место только в особом случае, а особый случай наступит тогда, когда к старику приедут внуки. Но они бесконечно долго не были у старика, минуло уже несколько лет, как он подбрасывал вверх хохочущего Игнасио, а маленькая Жуана вытирала кулачком слезы и топала крохотной ножкой, требуя от старика своей доли веселья.

Сын старика сорокадвухлетний Хорхе владелец небольшой обувной фабрики и его жена золотоволосая шведка Елена прежде дважды в год приезжали в дом на побережье и привозили с собой детей. Двадцать лет назад молодые познакомились в Сорбонне на свободных слушаниях. И после посещения небольшой уютной кондитерской на окраине Парижа больше не расстались. Жизнь молодых сложилась довольно успешно, карьера Хорхе быстро подняла рядового инженера до статуса управляющего производством, а через несколько лет и вовсе приобрел ее в собственность. Елена первый год занималась домом, что остался от матери Хорхе и куда старик категорически отказался возвращаться после ее смерти. Обустроив за год жилище со свойственной скандинавской щепетильностью и уютом, и передав ведение дома управляющему, Елена приняла предложение и занялась чтением лекций по истории скандинавской литературы и преподаванием шведского и датского языков в местном колледже.
Старик радовался успехам детей, но после того, как получил уведомление от департамента управления морскими делами о лишении его статуса смотрителя, впал на некоторое время в легкое расстройство. Но, затем, по совету сына за символическую сумму выкупил дом на побережье с приличным участком земли, где впоследствии высадил апельсиновые деревья, десяток персиков и заложил несколько лоз винограда.

Третий год, старик не видел внуков. Сына он любил своей скупой отцовской любовью, невестку терпел, так и не сумев найти с ней понимания, как и покойная Хуанита, жена старика.
А за внуками старик горько скучал и молча корил старших детей, за то, что они лишали смысла его настоящую жизнь.
Дни проходили за днями, старик не менял образ своей жизни и после работы в саду вновь колдовал над кофейником. Но сегодня он почему-то вспомнил о подарке брата и решил изменить свои правила. И, вот, ромашковый кофейник занял почетное место на резном столике на террасе. Аромат чудесного напитка заполнил все пространство, смешиваясь с теплым морским воздухом вечернего побережья.
Старик опустился в плетеное кресло. Он раскурил сигару и стал наблюдать за красками уходящего дня. не переставая удивляться красоте, чистоте и гармонии морских и небесных просторов, великолепию вечерней палитры морского побережья.
Вечернее небо быстро теряло светлые краски и, вот уже вскоре, индиго неба, рассеченное алыми всполохами превращалось в черный с алым подбоем ночной бархат на котором рассыпалась алмазная перевязь первых звезд.
... Шум раздался внезапно
- Анита, Игнасио аккуратней с подарками... Не шумите ... Мы уже дома... .. Дедушка, ты где,- наперебой звучало у ворот дома. Шум шагов и голоса опрокинули привычную трехлетнюю тишину Casa Del Faro.
- Где наш уважаемый Don Torrero, - басил раскатистый голос. - Где наш доблестный канонир? Или братские узы у стариков нынче не в моде?
Шум приближался к террасе и вот живописные пришельцы вмиг очутились и окружили плетеное кресло старика...

О соразмерности и мудрости и предопределении

"Я жаловался - вот, нет у меня обуви,
и это было до тех пор, пока я не встретил человека,
который сидел на земле мучимый жаждой
и не мог подойти к источнику, так как этот человек не мог ходить"
(Персидская пословица)

- Скажи мне, уважаемый собрат мой, что есть деяние доброе? И как мыслишь ты, не служит ли источником злых деяний доброта дел наших? И наши помыслы, обращенные к благим намерениям, не станут ли началом зла большего, нежели призрачная полезность, которую мы спешим совершить? И напротив, что скажешь ты о делах, которые мнят злыми, но плоды их становятся благом, как если бы человек приготавливал землю под пашню, сжегши прежде часть леса и взрастивший после пшеничное поле? Ведь истинно мы теряем благо добывать себе охотой зверя, но приобретаем благо есть хлеб.
- Истинно скажу тебе, что вопросы твои есть суть вещей, которые движут и малую песчинку, и народы, и миры - ту природу вещей, что вокруг и внутри нас, что видим мы ежедневно как восход и заход солнца и что не дано обозреть нашему взору, но лишь силой мысли. И, чтобы хоть сколько развеять сомнения твои в суждениях о делах, расскажу притчу о некогда происшедшем.
В один из дней шел я пустынной дорогой, направляясь по делам моим. И усилилась моя усталость, и тяжела стала моя ноша, что была со мною, и жажда не оставляла меня. И в этот день была сильная жара, а путь мой еще не находил окончания. Вот.
И увидел я прохладное место, где росли финиковые и гранатовые деревья, и где воды было в изобилии, и место это было сотворено по милости господа, и было устроено так, чтобы мог утомившийся насладиться отдыхом. И увидев это, я поспешил к источнику и решил отдохнуть в тени фигового дерева и насытится его плодами. И я отправился в это благословенное место и поспешил туда. И тут увидел я человека, сидящего на дороге. И это был прекрасный юноша, и на нем были дорогие одежды, и не было рядом с ним никого, кто мог бы описать его положение. И увидев меня, юноша произнес такие стихи:

"Приветствую тебя, спешащий человек,
Пусть миром будет твой удел, господь продлит твой век.
Должно не легким был твой путь, и ты устал в пути,
Прошу тебя передохнуть, чтоб дальше смог идти.
Благословлен сей уголок, заботы здесь не ждут,
Лишь надо восхвалять того, кто сотворил все тут".

И когда он говорил эти нанизанные строки, слезы текли по щекам его. И было это удивительно. Вот.
И я поспешил подойти к юноше и приветствовал его. И юноша приветствовал меня, и призвал благословение господа, и не вставал со своего места и находился в таком положении. И он воскликнул: "Нет бога, кроме Аллаха, милостивого и милосердного! Привет тебе, путник, да снизойдет Аллах к твоим просьбам и возвеличит твое положение, и умножит твое состояние, и убережет тебя от бед мира. Прошу простить меня, ибо не могу я подняться и подойти к тебе и приветствовать тебя, как велит нам Мухаммед, да благословит его Аллах и да приветствует, ибо нет во мне корысти и не возвеличил я себя перед тобою.
И стало это удивительным для меня. И я подошел к юноше, и попросил разрешения сесть рядом с ним. Когда же я сел напротив юноши, увидел я, что он бледен лицом и заботы поставили на нем свою печать. И увидел я, что он голоден и нуждается в еде, что он хочет пить, и жажда утомила его. И так, как я был в крайнем смущении из-за положения этого юноши, и сомнения не покидали меня, я спросил его: "Какова же твоя история? И что стало причиной твоего положения?".
И юноша, а был он в большой печали, сказал: "Благослови господь день, в который он направил тебя этой дорогой. И да будет благословен путь, которым ты следуешь, ибо я теперь знаю тебя. Так знай же, о путник, каков мой удел и вот моя история.
Я сын одного из богатейших людей нашего времени. И стал он эмиром среди обладателей богатств, и досталось все это ему по изволению господа нашего, и стал он прибывать во всяком достатке и приумножил свое состояние усердием своим и мудростью своею. Ибо когда нужно было прибавлять, он прибавлял, а когда отнимать - отнимал. И ни когда не брал он сверх того, что положено и что предопределено было ему господом. И был отец мой благочестив и умерен, и знал толк в делах и предприятиях, в науках, оберегающих от скудости в положении и в науках, оберегающих от скудости ума. И в одну руку был положен ему достаток во всякой вещи, а в другую руку - величайшие знания и право судить о делах. И приходили к нему просящие, лишенные одежд своих в один день и уходили в три дня, ибо не было сил у них в один день унести подарки. И приходили к нему несведущие и незнающие и были у него и уходили от него, имея суждение о всякой вещи и во всяком мнении.
И, хотя прибывал мой отец в таком положении, тяжело ему было встречать новый день, ибо не было радости в его сердце. А причина его скорби и великой печали была в его единственном наследнике. И это - я, мой господин. С малых лет не было мне нужды и недостатка: всякая вещь была у меня в руке. Я не вставал и не ходил ко всякой вещи. И что бы ни пожелал я - все это было. И так прошло некоторое время. И настал день, когда отец призвал меня к себе, чтобы вверить мне дела свои и научить соразмерности в делах и разумному пониманию, благочестию и справедливому сочетанию законов.
И, тогда, приказал я слугам взять мня и отнести к отцу моему. И слуги, бывшие многим числом, подняли меня и усадили в паланкин, что ценою в дирхемах равен был его весу, и отнесли меня к моему отцу. И в таком положении я предстал перед ним. И увидев меня таким, что не облобызал землю у ног его и не припал к руке его, отец спросил меня: "Каково твое положение, о, сын мой, и чем больше наградил тебя всемогущий господь, и что больше он отнял у тебя?". И услышав его слова, я устыдился и поспешил встать, чтобы приветствовать его, и господь наш, справедливый судья всякой вещи, не дал мне сил. И, увидев меня сидящим, отец сказал: "Нет в тебе сил подняться - нет сил нести и бремя моего наследия". И я приказал слугам унести меня.
Через год отец снова призвал меня. А следует знать, что весь год я придавался наслаждениям, и не знала моя душа усталости в удовольствиях, и забыл я наставления своего родителя. И вот я приказал слугам моим отнести меня к отцу моему. А в этот раз отец не вышел ко мне, а послал ко мне слуг своих и визирей, что были многие числом, узнать пришел ли я сам. И увидев слуг и визирей отца и то, что отца с ними не было, смущение охватило мою душу. И те, кто прислуживал отцу моему, приветствовали меня, и тот, кто был выше и мудрее меня был у ног моих. И окончив приветствия, советники отца оставили меня и сказали отцу моему о моем положении. Три дня ни кто из слуг отца не приходил ко мне, и я не увидел отца своего. И я приказал слугам унести меня.
И в третий раз, когда число дней стало равным году, позвал меня отец. И в этот год не отличал я день от ночи, и не пресытили мне удовольствия. А я снова велел слугам принести паланкин и доставить меня к отцу. И когда слуги усадили меня в паланкин, вдруг пришел от отца его главный визир и пожелал мне мира и сказал: "Да пусть будет благословен тот, кто принимает господа нашего, ведь он мудрый судья всякой вещи. И пусть будет сделано то, что будет сделано". И визир поклонился мне и подал мне свиток, и я развернул его, и вот, что я прочитал:

"Изменчивой судьбе ты поклонись с улыбкой.
Не трать напрасно сил, упав на почве зыбкой.
Подать надежный шест для нас сумеет тот,
Кто книгу записей с начальных дней ведет.
И, вместе с тем, иную видим суть -
Чем прежде начинать свой долгий путь,
Когда не ведаешь остановиться где, а где свернуть,
Не лучше ль у дороги отдохнуть?
Но, стоя у начального пути,
Не спрашивай судьбу: идти иль не идти?
Запомни лишь одно: кто не сопротивлялся,
В тени дороги на века остался.
Имея кров и теплую постель,
Как часто вспоминаем мы порог и дверь?
И, чтоб навеки у порога не уснуть,
Порой приходится пройти нам длинный путь".

И когда я окончил читать, я увидел, что свиток скреплен печатью отца моего, и я уверился, что это было написано с его изволения. И я не знал, что ответить визиру отца. Вот.
И прошло ровно восемь дней, а визир ждал ответ для моего родителя. А на девятый день вдруг появилась стража и слуги моего отца и подошли ко мне и стали вокруг меня. И взяли меня в паланкине, и вышли со мной на улицы города. А пройдя город, слуги несли меня много дней и ночей, пока не достигли этого места. И они оставили меня и оставили со мною еду и питье и одежду в малом количестве и ушли. И один раз в год они приходят ко мне и дают мне еду и питье, и различные припасы, и оставляют меня. И весь год я здесь. И где я не ведомо мне и нет мне пути домой. И всякие люди из купцов, путешественников или разбойников приходят сюда и отдыхают здесь. И тогда я рассказываю свою повесть, и люди приносят мне воду или еду. И теперь уже третий день как ушел караван отца. И я голоден и испытываю жажду, но нет у меня сил подойти к источнику или взять гранат или финик. И я рассказал тебе свою историю и прошу быть милостивым ко мне, как милостив господь к каждой твари своей, и прошу накормить меня и позволить утолить мою жажду.
И услышав рассказ юноши, я был удивлен превратностям судьбы. И я встал и пожелал мира ему. И сказал я ему: "Мудр отец твой в поступках своих. И нет зла для тебя в его деяниях. Сколь мудрыми и добрыми считаешь ты поступки людей, что подают тебе пропитание?"
"Они добры ко мне, - ответил юноша, - а не всякую ли доброту рождает мудрость? И были бы они мудры, оставив меня в моем нынешнем положении, и были бы они тогда добры ко мне?"
И я понял, что юноша не может отличить день от ночи, и видит мудрость других и не видит свое скудоумие.
И я сказал ему: "Нет мне нужды носить тебе воду, ибо это удел водоноса. Но я дам тебе свою руку, и ты сможешь опереться на нее.
Ты видишь источник, но не видишь, что твое положение мешает тебе утолить жажду. И, если я принесу тебе воду сегодня, о юноша, сочтешь ли ты меня добродетельным единожды утолив жажду? Но завтра, кто будет подле тебя?
Лишь однажды орлица выкидывает оперившихся птенцов в пропасть, и что пользы кричать о помощи, когда должно взмывать в небеса, опершись на крылья. Воистину скажу тебе: твой удел в тебе самом".
И я протянул ему руку, и юноша взялся за мое плечо, и стал делать первые шаги. И я был с ним до тех пор, пока юноша не увидел твердую землю и не поднялся с колен. И он стал ходить по земле и понял тогда, что есть его положение.
И однажды я не увидел его. И подле себя я нашел свиток, и я развернул его и вот, что было сказано в нем: "Мир и привет тебе, да пребудет с тобой милость Аллаха, велик он и славен! - и дальше были написаны такие стихи -

"Коль нет тебе нужды стремиться к обученью,
Когда к делам в тебе нет полного влеченья.
Когда и в праздности и в лени ты проводишь день и ночь,
То сам себе сумеешь лишь помочь.

Принять подачку нам не мудрено,
Считая принятое для себя - добром.
Но различить сумей в добре начало зла,
Иначе встретишь в зеркале осла.

В больших делах и малых начинаньях,
К тебе лишь через труд придут основы знанья.
И сад сумеешь из зерна граната возродить
Тогда, когда лишь сможешь сам его полить".

И когда я прочитал эти строки, я укрепился во мнении о благополучии юноши.
- И такова моя притча, мой уважаемый собрат. И каково же теперь твое мнение о том, что есть суть доброе деяние и, что есть деяние видимой добродетели?

- Притча твоя поучительна и своевременна. Ведь теперь я смог узнать о том, что должно быть в добродетели и чего в ней не должно быть: нет хуже добродетели самонадеянной. Воистину хороша добродетель, когда она бескорыстна. Но бесцельная добродетель - занятие пустое - и верно сказано: "Кто не думает о последствиях дел своих, тому судьба не друг и не в безопасности он от гибели".

Un Papillion Sur L´Epaule.

Бабочка на плече

Умей мечтать, не став рабом мечтанья,
И мыслить, мысли не обожествив;
Равно встречай успех и поруганье,
He забывая, что их голос лжив;
Останься тих, когда твое же слово
Калечит плут, чтоб уловлять глупцов,
Когда вся жизнь разрушена и снова
Ты должен все воссоздавать c основ.
Rudyard Kipling

Je sors dehors et mon apparition est suivie des cris vifs et des applaudissements;
alors je lance plus des rimes a la foule, et j'en relance encore plus –
ils essayent de les esquiver, mais je vise bien! Et ce n'est que quand
tout le monde reste la frappe par mon talent que je prends du recul
pour rentrer dans la maison et me rechauffer un peu.

Мonsieur Vupi le Diable d'Еst.*

Монотонное завывание, с утра гнездившееся в моем сознании, жаждало вырваться наружу. Дальнейшее прозябание в кресле под теплым пледом понемногу переходило в раздражающую усталость. Прогоревшие дрова в камине являли собой пафосное нагромождение из раскаленных углей и пепла, и это было единственное, что удерживало меня в безвольном состоянии. В том состоянии выбора между неспешной прогулкой по вечерним улицам осеннего города, усыпанным листьями охрового и лимонного цвета и желанием раскурить сигару, продолжая созерцать «каминную драму».

Длинные темные тени крадучись поползли из разных углов мироздания, погружая город в состояние делового коллапса. Тысячи горячих ужинов рождались на свет. По стеклу ударили хлесткие дождевые капли. Соленый ветер прибоя, цепляясь за верхушки кленовых и каштановых деревьев, подобрав жухлой листвы и швырнув на террасу дома, призывно хлопнул ставнями, тем самым бросая вызов моему настроению.
Я достал сигару и, хотя я и не так часто курю, сейчас позволяю себе подобную роскошь в надежде разозлить морской ветер своим видом полнейшего равнодушия к его нахальным безобразиям. И, чтобы усилить это впечатление, начинаю говорить стихи - именно говорить, ибо достаточно редко у меня получается потом записать то, что я сказал.

Северный ветер, что Григом разбужен,
Бродит по миру, врывается в души,
Сердце взрывая, рождая мотивы.
Лиру берешь, лишь вкусив этой силы.
И повествуешь о ярости моря,
Жаре огня и небесном просторе.
Блеске холодных арктических звезд.
Сонме родившихся звуков и грез.

За окном всплеск белого света, исходившего от уличного фонаря, возвестил о времени, когда следовало организовать вечерний кофе, чем я, собственно говоря, и занялся. Приканчивая вторую чашку и наполовину выкурив сигару, я, все же, решил не отступать от установленного уклада и, вопреки капризам погоды, совершить прогулку по длинным приморским аллеям.

Придирчиво оглядев себя в зеркале и найдя свой вид безупречным, я направился к двери, собираясь закончить экипировку – вооружившись огромным черным зонтом – чтобы достойно отразить атаки приморской непогоды. Но вид почтового конверта у входных дверей несколько озадачил меня – я не слышал звонка молодого Джерома, подрабатывающего почтальоном. А может я просто не слушал, погруженный в воспоминания.
Письма - вестники удач и неудач жизненной сутолоки, их ждут и боятся, о них мечтают, а получив, не читая, рвут на мелкие части, словно стараясь воспроизвести то количество осколков души, на которое она была взорвана тягостным ожиданием новостей. И вот одно из этих писем, словно нарочно, сейчас лежало рядом с входной дверью. Синего цвета конверт контрастировал с благородством оттенка дубового паркета, вычищенного и доведенного до неимоверного зеркального состояния. Я поднял маркированный конверт с зелеными и красными отметками национальной почтовой службы, несколько раз попытался прочесть адрес, того, кто смел почтить меня своим вниманием. Но понимая, что это бесполезно сделать, не надев очки, уговорил себя отложить чтение – ведь оно могло изменить мои планы, а этого совсем не хотелось – и, поэтому, я прошел через зал и устроил синий конверт на каминной полке ожидать своего назначенного часа.
Последнее, что я сделал, после того, как взял в руки большой черный зонт - этот неизменно сомнительный атрибут непогоды - надел наилучшую свою шляпу плотного фетра с широкими полями и вышел навстречу городской стихии. Я медленно брел по длинным улицам города, пропахшего и вымытого сентябрьским дождем и приморским соленым ветром, аки испивший амброзии Аид, и люди дивились, недоумевающими взглядами провожая шлейф моего поэтического дарования. Я прошел через парк, поддевая ногами опавшую листву. Сетка моросящего дождя, брошенная на мои плечи, разбивалась о черный купол зонта и стекала вокруг тонкими струйками. Парковая аллея повернула к побережью, и я последовал этой дорогой к морю. Старая набережная серого гранита, совершенно пустая, была полностью погружена в апофеоз северного морского прибоя. Ничто не мешало разворачиваться этому грандиозному действу, и лишь моя фигура, словно тень Peer Gynt застыла, молча выискивая во мраке призрачные черты le Vaisseau fantôme, и внимая трагедии, вбирала в себя поэтическое вдохновение вместе с солеными брызгами волн, корчившихся в хаосе прибрежных скал.
Я стоял один, восхищаясь великолепием штормового прибоя, улавливая в раскатах грома медь величайших произведений Берлиоза. Я удивлялся своему одиночеству, не понимая, как можно пропустить подобное зрелище и трусливо отсиживаться за дверьми своих уютных домов. Обычный для этого времени полицейский автомобиль, совершавший свой ежедневный маршрут, и тот не скрасил моего одиночества. Выхватив на мгновение светом фар мою фигуру, патрульная машина медленно исчезла за занавесью дождя.

Постояв еще минут пять, и вдоволь насладившись представлением, я переместился в прибрежное кафе сеньора Паулини. Он радушно встретил меня и немедленно занялся приготовлением крепкого кофе. Я пил кофе и смотрел, как ветер треплет брезентовую крышу импровизированной веранды, и дождь нещадно поливает плетеные столики и стулья, которые еще не были убраны с летней площадки кафе.
В дальнем конце набережной сквозь дождевую завесу желтым туманным пятном пробился свет фар машины.
- Вот и наша застава – пошутил Паулини – сейчас прибудут, что-то задержало сегодня доблестного сержанта Форестера.
Паулини засуетился, выражение его красного лица приняло вид некоторой озабоченности. Он крикнул на кухню, чтобы приготовили дежурный ужин для патрульных, и принялся варить кофе для своих постояльцев. Настала пора возвращаться. Я поблагодарил хозяина за радушный прием щепотью обязательных чаевых. Надев шляпу и взяв зонт, я подошел к двери. Учтиво пропустив полицейских в кафе и, поприветствовав их легким кивком головы, я покинул этот итальянский островок уюта и вновь оказался на приморской набережной, укутанной сгущающимися сумерками с неяркими проблесками света от уличных фонарей.

Итак, я покидал почитателей своей безрассудности. Да и пусть их, вид ночного города, залитого дождем и освещенного уличными фонарями, неоновыми рекламами и фарами серых автомобилей, лишь избранным дает творческую пищу. Ибо только по его переулкам, где бежит нескончаемыми ручейками дождевая вода, бродит одинокий Пегас в надежде на встречу, чтобы посмотреть на меня глазам цвета отраженной луны.

Возвращаться всегда легко и приятно. Приморский ветер не в пример дождю, который звучал заключительными тактами мелкой мороси, с удвоенной силой носился по ночным улицам, вытаскивая из разных его потаенных мест обрывки газет и то иное, что принято хранить на задворках, внося неприглядные подробности в картину ночного города. Внезапный порыв ветра с шаловливой небрежностью сорвал с моей головы фетровую шляпу и размашисто нахлобучил ее на ветку ближайшего дерева. Заунывно похохатывая в каминных трубах старых домов, он затаился неподалеку, наблюдая, что ж натворил. Я мог с такой же легкостью пустить на ветер и мое поэтическое настроение, но это ни сколько не помогло бы вернуть мою шляпу и, поэтому, я только дружески поприветствовал сентябрьского бездельника взмахом зонта, который теперь должен был послужить мне тростью и помочь освободить шляпу. Что ж, вдохновение возымело свои результаты, и шляпа была снисходительно брошена к моим ногам на закатанную в асфальт землю. Стряхнув грязные капли с новенького фетра, я учтиво поблагодарил приморский ветер и пожелал ему дальнейших веселых прогулок, поспешив домой, надеясь скорей добраться к камину.

Приглушенный свет гостиной, мягким желтым теплом пробивался сквозь исландское полотно легких портьер. И я, словно околдованный мотылек, старался быстрее освободиться от назойливых объятий моросящего дождя. Главное не топать ногами, как советовал Kipling. Это известно, что случается с мирозданием, когда безумный мотылек топает ногами, а в мои планы не входило менять плавно текущий ход развития событий. Но, пожалуй, только сегодня.

Наконец я вошел в дом, закрыл дверь, освободил зонт от моих дружеских объятий, оставив его истекать солоноватыми каплями. Бережно отряхнув шляпу, водрузил ее на стеллажный насест над зонтом, позволив придаваться воспоминаниям.

Домашние туфли – эта поэзия уюта. Я воспеваю их существование, при этом, ни сколько не умаляя достоинств наслаждений от кофе и сигар.

Камин прогорел, но все еще отдавал радушное тепло. Какое-то время ушло на оживление его гранитной рампы, когда с кирпичных подмостков раздались первые звуки увертюры умиротворения. Апельсинового цвета языки пламени охватили буковые поленья, заставляя их издавать столь благостное для слуха потрескивание и шипение. Кофейник, заправленный превосходным кофе, начинал подавать первые радостные признаки оживления. Аромат восхитительного напитка заполнял пространство, добавляя в него эстетическое содержание. И, в дополнение этому умиротворению, я позволил себе открыть бутылку превосходного напитка со столь странным названием кальвадос. А завершить приготовление к вхождению в мир чарующих наслаждений я смог, раскурив неизменную кубинскую сигару.
И это состояние уже не казалось мне прозябанием, и я подшучивал над завистью приморского ветра, доносившего до моего слуха печальные всхлипы, скрип, хлопанье и другие звуки в которых я старался уловить поступь Пегаса, ибо настало время песен.

И ветер ворвался в смятенную душу
И я его слушал, отчаянно слушал.
Про скрипы причалов, о фиордах рассказы,
Как в Северном небе рождаются Ассы.

О красных песках, что догнав синий круг,
На многие годы все скрыли вокруг.
О песнях, которые баски поют,
И в сердце моем эти песни живут.

О славном чаколле и рейнском вине
О многом о том, что так дорого мне.
Я сердце открыл и впустил в него бурю
И пил его страсть, его силу живую.

И всю эту страсть вдохновения стихии
Я выброшу в мир как поток звездной пыли
И пусть закружит, запоёт моя страсть
Чтоб камнем навеки в пучине пропасть.

Где вспенены воды и где нет покоя,
Где скальные фиорды не сдержат прибоя,
И где не оставит кругов на воде
О том, что забыто давно и везде.

Но, сколь бы ни было благостным и поэтичным мое состояние я не мог не вспомнить о письме в синим конверте, ожидавшего моего внимания.

И так, конверт оказался в моих руках. Я надел очки, по обыкновению стягивая их к самому кончику носа, и постарался понять, кто мог вспомнить о моем прозябании на побережье.

_______________________________________

* - Мой выход на улицу сопровождается шумными выкриками
и рукоплесканиями, и тогда я бросил в толпу еще больше рифм,
потом еще больше - они пытались от них увернуться,
но я метко бросаю! И когда все остались поверженные
моим талантом, я ушел обратно в дом греться…
- г-н Вуппи_ВосточныйДьявол (фр.)